Почему не стоит ждать скорого мира в Украине

Война — это плохо. С этим общим принципом согласился бы почти каждый человек. Не считая парочки принципиальных пацифистов, любой бы также согласился с тем, что из этого правила есть и исключения. Если война — это плохо, то оборонительная война, безусловно, является прискорбной необходимостью; если угнетение — это плохо, то революционно-освободительная война становится практически обязательной. Однако, если оборонительные войны повсеместно и считаются легитимными, едва ли можно найти захватническую межгосударственную войну, которая бы не позиционировалась как в какой-то степени оборонительная. Объявляя войну Польше, Гитлер ссылался на отказ ее лидеров принять мирное соглашение, несмотря на то, что в этот момент уже летели пули. Очевидно, что Гитлер на самом деле и не стремился к миру.

Заявления о превентивной войне, подобные тем, к которым апеллировала Япония, напав на Перл-Харбор в 1941 году, США во время вторжения в Ирак в 2003 году, и Россия перед оккупацией Украины в 2022 году, являются одним из способов избежать этой проблемы. Любая агрессия становится обоснованной, если утверждать, что она была необходима для того, чтобы предупредить будущий акт агрессии со стороны того, на кого направлено нападение: если у войны успешный исход, то агрессор может утверждать, что превентивная война сработала, а если нет — то поражение становится ретроспективным подтверждением необходимости упреждающего удара. У превентивных войн плохая репутация, но несложно представить себе обстоятельства, при которых она могла бы быть обоснована: апелляцию такой войне со стороны индейца, призывающего к восстанию с целью изгнания поселенцев до того, как они получат возможность истребить местное население, легче оправдать чем использование этого же приема кайзером Вильгельмом II.

Другим сложно классифицируемым типом войны является прокси-война или любой другой конфликт, в котором одну или обе стороны поддерживают союзники, стремящиеся по возможности не запачкать руки. В конце концов, отправка пары контейнеров едва ли является актом насилия сама по себе. И все же содействие военным действиям страны, которая в противном случае быстро бы потерпела поражение, как правило ведет к продлению и обострению конфликта. Например, когда США поставляли оружие антисоветским повстанцам в Афганистане, это не могло не способствовать углублению и затягиванию конфликта, хотя, возможно, и не определило его окончательный исход.

Другие примеры, однако, оказываются не так однозначны. Должны ли были Советский Союз и Китай помогать Северному Вьетнаму, что сыграло значительную роль в предотвращении его поражения от рук марионеточного правительства Южного Вьетнама и Соединенных Штатов? Разве не должны были Соединенные Штаты во время Второй мировой войны помогать Советскому Союзу по программе ленд-лиза, что было жизненно важно для поддержания военных действий в СССР? Ведь, в конечном счете, эта поддержка позволила Советскому Союзу победить нацистскую Германию, оккупировать Восточную Европу и прочертить границы современной Украины, во многом за счет оккупированной Польши (которая, в свою очередь, получила территориальную компенсацию от оккупированной Германии).

Эти, казалось бы, очевидные обобщения и риторические вопросы нужны, чтобы прояснить один момент: вывести позицию по поводу войны России в Украине невозможно исходя лишь из социалистических принципов, в том числе и из якобы «антивоенных» и «антиимпериалистических» убеждений. Каждый субъект, вовлеченный в эту войну, утверждает, что его действия основаны на неприятии военной агрессии, и все участники связали себя такими обязательствами в отношении этой войны, которые выходят далеко за рамки требований непосредственной самообороны. Также все участники действуют во имя предотвращения войны и стремятся изменить политические границы таким образом, который идет в разрез с интересами населения.

Из этого не стоит заключать, что нам стоит остаться в стороне от войны и опустить руки со словами «чума на оба ваших дома». Если когда-либо и существовала война по выбору, то полномасштабное вторжение Путина в Украину, безусловно, ей является. Именно он несет ответственность за все катастрофические последствия, что война принесла не только Украине, но и России и всему миру. Единственное отличие этой войны от войны в Ираке — это то, что расширение НАТО реально, а оружие массового поражения Саддама — нет. Но даже если оно и было бы реальным, то вряд ли могло бы оправдать зверское американское вторжение и последовавшую за ним десятилетнюю оккупацию. Общие потери в одном из самых ожесточенных сражений этой войны, — второй битве за Эль-Фаллуджу в 2004 году, — равняются потерям лишь за несколько дней боев за Бахмут. На неком абстрактном уровне убежденность в том, что Украина готовилась присоединиться к НАТО объясняет часть мотивов вторжения, но никоим образом не может служить оправданием этой резни.

Однако одна из трагедий этой войны заключается в том, что разрушенные ей жизни редко имеют какое-либо отношение к высоким ставкам этого конфликта. Вне зависимости от их политической идентичности, для всех жителей восточной и южной Украины, за исключением самых пожилых, действующий конфликт стал катастрофой, не имеющей себе равных на памяти живущих. Для всего остального мира, начиная с продавцов фруктов в Тунисе и заканчивая тайваньскими фабричными рабочими, он принес волну разрушительных и непредвиденных перемен. 24 февраля 2022 года стало переломным моментом в истории.

За два дня до полномасштабного вторжения России, — в восьмую годовщину отстранения пророссийского президента Украины Виктора Януковича указом Верховной Рады, — президент России Владимир Путин созвал заседание Совета Федерации с целью признания независимости Донецкой и Луганской Народных Республик (ДНР и ЛНР соответственно). После признания, республики официально запросили у России «помощь в отражении военной агрессии украинского режима». 24 февраля российские войска штурмом перешли границу — началась «спецоперация».

Хотя заседание было лишь формальностью, а войска уже несколько месяцев стягивались на границе с Украиной, это решение ознаменовало полный отход от косвенного российско-украинского конфликта, происходившего на Донбассе с 2014 года. После поддержанного США изгнания Януковича в ходе майданных протестов и в результате антимайданных протестов в восточной Украине были сформированы ДНР и ЛНР, сначала при участии и позднее под контролем российских спецслужб. Россия официально признала новые республики украинскими, предоставив им военную поддержку необходимую для сохранения фактической независимости. Это было частью двойной стратегии, заключавшейся в захвате Крыма в качестве компенсации за потерю политического влияния на Киев и в использовании оспариваемого статуса республик Донбасса для получения фактического права вето на геополитические решения Украины. Признание независимости республик означало отказ России от Минских соглашений, которые являлись дипломатическим воплощением этой стратегии, и ознаменовало переход к непосредственному военному вмешательству.

Соглашения полностью не устраивали ни одну из сторон. Украина при их выполнении могла только проиграть по отношению к 2014 году, в то время как клиенты России в Донбассе считали, что соглашения незаконно жертвовали суверенитетом республик. В результате они повсеместно нарушались обеими сторонами. Путин надеялся, что продолжающаяся низкоинтенсивная война заставит украинское общество постепенно смириться с потерей Крыма и геополитической свободы изменения курса, которой успешно пользовался в том числе и Янукович, чтобы получить выгодные предложения об экономическом сотрудничестве как от России, так и от Евросоюза. С избранием в 2019 году «мирного кандидата» Владимира Зеленского, которого многие считали представителем интересов влиятельного восточноукраинского олигарха Игоря Коломойского, казалось, что эта надежда оправдалась. Но Зеленский быстро обнаружил, что сочетание внутреннего давления со стороны националистов и внешнего давления со стороны США существенно ограничивает возможность реализации продиктованного Россией мира, а к 2021 году и Путин уже не верил, что его стратегия работает.

И Путин, и кремлевская пропаганда утверждали, что оккупация Украины не является целью России. Вместо этого, они оправдывали вторжение самыми разными способами: недопущением вступления Украины в НАТО и предотвращением последующей агрессии НАТО, «денацификацией» Украины, воссоединением «братских» русского и украинского народов, предотвращением «геноцида» на Донбассе и так далее. Как показывает первоначальная российская стратегия «молниеносной войны», направленной на захват Киева и других крупных городов, высшее руководство России рассчитывало на то, что стремительность наступления парализует украинское правительство и позволит России быстро установить новый режим во главе с квислингом вроде Юрия Бойко, что позволило бы быстро вывести российские войска или оставить их на территории страны под предлогом «военной помощи», а не прямой оккупации.

Вместо того, чтобы поддаться панике, Зеленский оказался на редкость эффективным президентом военного времени, а разведка НАТО (а вскоре и военные поставки) позволили украинцам быстро воспользоваться слабостью российских командных и логистических структур. Украинское общество, вместо того чтобы смириться с победой России, быстро консолидировалось вокруг Зеленского. К осени 2022 года Путин принял провал своего первоначального плана. Россия ушла со всех напрямую угрожающих украинскому руководству военных позиций и провела референдумы, чтобы придать официальный статус аннексии оккупированных ею на тот момент территорий. После отступления из непригодного для обороны Херсона в ноябре, — несмотря на данное Россией за несколько недель до этого обещание, что ее войска там останутся «навсегда», — единственным важным городом, который России удалось завоевать за год боев, является Мариуполь, стратегически расположенный на побережье Азовского моря между Крымом и Донбассом.

Мариуполь, который находится в Донецкой области непосредственно к западу от границ с ДНР, после начала конфликта с Россией в 2014 году стал украинским образцом нероссийского, ориентированного на Европу развития. Поток инвестиций был направлен на то, чтобы сделать его жемчужиной приморских торговых центров и хорошо финансируемых промышленных предприятий. Сегодня же Мариуполь — это завоеванные ценой огромных человеческих жертв дымящиеся руины, а его восстановление российскими оккупационными властями едва началось. Мариупольский драматический театр, — городскую достопримечательность, где в результате российского авиаудара в марте прошлого года погибли сотни ищущих убежища мирных жителей, — эксперты сочли слишком сильно поврежденным и не подлежащим спасению. Пройдут годы, прежде чем город перестанет быть только лишь источником постоянных расходов российского бюджета на восстановление городов, но у Украины также нет явных шансов вернуть его себе в ближайшее время. Тем временем, отчаянная оборона города фашистским полком «Азов» превратила его бойцов в мучеников, а также существенно реабилитировала репутацию его гражданских членов, тем самым еще больше нормализовав влияние ультраправых на украинскую политику.

Мариуполь стал микрокосмом военного, политического, экономического и нравственного провала российского вторжения в Украину. Год спустя, НАТО сильнее, чем когда-либо со времен Рейгана, а его угроза для России только увеличилась. Серьезно пошатнулась репутация России как авторитетной региональной державы и военной силы, а украинское правительство и население еще никогда не были настроены столь антироссийски и националистически. Единственный критерий, по которому России удалось одержать победу, — это масштаб вызванной ее вторжением в Украину человеческой катастрофы, включающей в себя экономический коллапс и непостижимых размеров кризис беженцев, который Россия продолжает усугублять, нанося удары по гражданской инфраструктуре в обреченной надежде сломить волю населения к сопротивлению.

В то время как имевшая место несколько месяцев назад динамика эскалации несла в себе прямой риск ядерной катастрофы, сегодня война превращается в кровавую, но при этом статичную войну на истощение — хотя ядерная эскалация все еще вполне вероятна. Предстоящие российские или украинские наступления могут обратить этот процесс вспять, но учитывая то, что ни у одной из сторон нет преимущества внезапности, и то, что обе стороны используют большую часть имеющихся у них военных ресурсов, в настоящее время какие-либо значительные изменения представляются сомнительными. Ценой огромных потерь с обеих сторон российские войска укрепляют свои позиции в Донбассе, но делают они это настолько медленно, что окончательное завоевание Донецкой и Луганской областей займет годы, по истечении которых эти территории будут напоминать разбомбленный «лунный ландшафт». Еще несколько месяцев уйдет на то, чтобы Украина получила западные танки, но вряд ли они коренным образом изменят сложившуюся тупиковую ситуацию. И для Путина, и для Зеленского события развиваются нежелательным образом. С одной стороны, длительные агрессивные войны, не приведшие к реальным победам, могут обернуться против их инициатора, но могут потребоваться годы, чтобы стала понятна политическая цена войны. С другой стороны, чтобы Украина выиграла эту войну, а не просто ее не проиграла, — а для этого, по словам Зеленского, потребуется вернуть Крым и Донбасс, — ей придется удвоить уже сверхчеловеческие усилия, которые были приложены в 2022 году, но теперь уже в условиях, когда враг успел закрепить свои позиции и консолидироваться, а социально-экономическая ситуация продолжает стремительно ухудшаться. Между тем, на всем постсоветском пространстве война обнажает новые, доселе непредвиденные противоречия и углубляет уже знакомые.

Оккупированные территории

Если выйти за пределы геополитики, Путин считает, что ведет войну от имени «этнических русских» в Украине. Для обеих сторон традиционные различия между русской национальностью и российским гражданством оказались стертыми, но ясно то, что в России лица, в чьих руках сосредоточено принятие решений, представляли себе более-менее сплоченную группу сторонников, примерно совпадающую с избирателями Януковича в 2010 году. Это люди, чей «геноцид» они якобы предотвращают, чье право изучать русский язык и говорить на нем они защищают как находящееся под угрозой, жертвы якобы незаконной фабрикации украинского государства Лениным — и потенциальные соучастники любых благоприятных политических изменений, которые Россия может захотеть осуществить.

Для этой категории граждан озабоченность Путина стала катастрофой апокалиптического масштаба. В той мере, в которой они вообще существуют как единая группа, русскоязычное население стало самой большой жертвой войны. Подавляющее большинство боевых действий, приведших к разрушениям домов и беженству, происходят в исторически русскоязычных регионах. Западная Украина же, — регион лишь коротко знакомый с контролем со стороны России, но наименее сочувствующий российской культуре, — пострадала меньше, хотя и она далека от состоянии целости и сохранности.

В результате политическая география Украины и в особенности знаменитый раскол между Востоком и Западом стремительно стирается. Двенадцать лет назад большинство жителей восточной и южной Украины видели будущее Украины как суверенного и геополитически независимого государства с тесными экономическими и культурными связями как с Россией, так и с Европой, которое сохраняло бы определенную степень признания русского языка на официальном уровне и традиционно неоднозначное отношение к советскому наследию. Ряд эскалаций, начавшихся после майданных протестов в 2013-2014 годах, едва ли оставили какое-либо место для подобной позиции, которая теперь кажется равносильной путинизму. В контексте военного времени были запрещены разделявшие подобную позицию политические партии, такие как «За жизнь», занявшая второе место в парламентских выборах 2019 года, даже несмотря на то, что они выступили против российского вторжения. Неудавшаяся попытка Путина навязать украинцам пророссийский выбор привела к обратному эффекту. Более не существует организованной оппозиции культурной повестке, продвигающей устранение русского языка как одного из официальных языков в правительстве и в образовании, продвигающей резкую критику Советского Союза и прославление правых национальных героев, таких как Степан Бандера и погромщик Роман Шухевич. Украинское общество консолидировалось вокруг созданной на нерусифицированном западе страны модели идентичности, хотя точные ее контуры еще предстоит определить.

Тем не менее русскоязычное население Украины сохраняет, по крайней мере, некоторую свободу действий внутри официальной политической системы. На оккупированных Россией территориях об этом нет и речи. С 2014 года референдумы, проводимые по сути под дулом пистолета, сделали возможными масштабные политические изменения, но в них едва ли можно было найти какой-то след даже подобия псевдодемократической системы, существующей в самой России. Начиная с Донецка и заканчивая Мелитополем, любая попытка протеста или изменения условий российского контроля встречается с полицейским надзором, репрессиями, похищениями и пытками.

Исход очевиден. Донецкий лидер Денис Пушилин (местное прозвище которого «Пенис Душилин») гораздо больше заинтересован в демонстрации своей полезности московскому начальству, чем в защите своих соотечественников. По самым скромным подсчетам, к концу 2022 года в боях погибло около 20000 российских военнослужащих и 5000 военнослужащих ЛНР и ДНР. Другими словами, потери на душу населения в Донецке и Луганске в десять раз выше, чем в целом по России. В боях были убиты приблизительно один из каждых трехсот жителей ДНР мужского пола, и эта цифра начинает приближаться к потерям среди иранцев в восьмилетней ирано-иракской войне. Большинство из них не являются добровольцами и даже не подписывали призывной контракт. Это обычные жители, которых забрали с работы или схватили на улице и отправили на фронт, где для российских генералов они не более чем расходное пушечное мясо по сравнению с более ценными российскими «профессиональными» войсками, в свою очередь состоящих в основном из рекрутов из бедных регионов, таких как Бурятия и Тува (из-за отсутствия подготовки и снаряжения недавно мобилизованные российские призывники оказались еще ниже в иерархии, а бывшие заключенные еще ниже). В обеих «народных республиках» мужчины призывного возраста месяцами прячутся в своих квартирах в отчаянной попытке избежать смерти за страну, которая им никогда не была нужна.

Тем не менее, даже если российский фронт полностью рухнет, особых шансов на беспрепятственную реинтеграцию нет. Перед жителями недавно оккупированных территорий в Запорожье и Херсоне стоит ужасающий выбор: либо сопротивляться оккупации и рисковать столкнуться с незамедлительными репрессиями со стороны России, либо пойти на сотрудничество и столкнуться с ответными мерами в случае возвращения украинских сил. В Донецке и Луганске расчеты еще более жесткие. Жители этих территорий считают, что украинцы уже фактически видят в них коллаборационистов просто потому, что они не покинули свои города после 2014 года. Их опасения вполне обоснованы: исходя из действующего украинского законодательства и находящихся на рассмотрении дел, по сути любой кто, к примеру, продолжает вести бизнес на оккупированной территории может быть привлечен к уголовной ответственности за коллаборационизм, а те призывники с оккупированных территорий, которые сдаются украинским силам, получают 15-летний срок за государственную измену. Хотя российская пропаганда безусловно раздувает пламя страха перед репрессиями, созданный украинскими правыми расистский образ русских и русскоязычных украинцев как «орков» настолько диких и советизированных, что им нет места в современной европейской Украине, вряд ли помогает. В Крыму, где треть населения состоит из тех, кто переселился туда из России и других стран после 2014 года, предполагаемая опасность оказывается еще выше.

В то же время никто всерьез не рассматривает вариант независимого будущего для оккупированных территорий, значительная часть которых еще долгое время будет оставаться непригодной для жизни. В мае 2022 года донецкий автор опубликовал под псевдонимом эссе длиной в двадцать тысяч слов (написанное когда автор скрывался от призыва в армию), в которых он резюмировал затруднительное положение жителей оккупированных территорий и описал ужас и разрушения, царящие в его родном городе. По его мнению, наиболее реалистичным и благоприятным развитием событий была бы украинская реоккупация территорий с последующими массовыми репрессиями и процессом реинтеграции длиной в несколько десятилетий в условиях безразличия Украины к населению Донбасса. В качестве утешения автор предсказывает, что «к моменту достижения совершеннолетия те, кто родился после 2022 года уже практически не будут чувствовать разницу (между жителями Донбасса и остальными украинцами).» Еще хуже было бы, если бы в реальность превратилась другая возможная альтернатива — победа России, которая повлекла бы за собой усиление репрессий и окончательную социальную деградацию. Автор этого эссе дал нам редкую возможность увидеть нецензурированную оценку того, о чем на самом деле думают люди в Донецке, хотя он едва ли является авторитетным источником и почти наверняка занимает более проукраинскую позицию, чем большинство его сограждан (Хотя он приводит данные неофициальных опросов из донецких Телеграм-каналов, свидетельствующие об обратном).

Как и в случае любой другой гражданской войны, прежде чем люди, которые обстреливали школы и больницы друг друга в течение десяти лет, смогут вновь жить бок о бок, необходимо коллективное забвение. Чем дольше продолжается война, тем сложнее процесс забывания будет проходить на оккупированных территориях. Но пока что он даже не начался.

Украина

В неоккупированных регионах Украины в результате войны появились два мощных направления, которые вместе определяют, как будет выглядеть следующее десятилетие истории страны на фоне военных разрушений и восстановления. Во-первых, это беспрецедентный на постсоветском пространстве рост чувства социальной ответственности, готовности к взаимопомощи и гражданской гордости. Во-вторых, это стремление государства и капиталистических сил направить эту энергию на создание «европейской» Украины без коррупции, но и без советских институтов социального обеспечения, ограничений на движение капитала или ограничений на эксплуатацию рабочих. На данный момент, эти течения объединены общим стремлением к военной победе, суть которой состоит в возвращении Украины к ее границам на 1991 год. Однако, если война и дальше не будет двигаться с мертвой точки, противоречия между ними будут становиться все более и более явными.

В глазах большей части мира Украина теперь отождествляется с Зеленским, который, безусловно, является самым ее популярным лидером с момента обретения независимости. Отчасти это связано с тем, что как и в Ангеле Меркель в Германии, в Зеленском видят способность преодолеть исторически сложившееся географическое разделение страны. Успех Зеленского как медиагеничного лидера сопротивления затмил идеологические позиции представляемые им и его партией, которая определенно является правой. Хотя они едва ли подходят под образ наркоманов-нацистов, какими они предстают в путинских тирадах, президент и его партия «Слуга народа» представляют правое крыло европейского неолиберального дискурса; их принадлежность к Альянсу либералов и демократов в Европейском парламенте говорит о их близости к Эммануэлю Макрону и другим европейским правым. Партия Зеленского протолкнула законы, фактически уничтожившие право на ведение переговоров о заключении коллективных трудовых договоров, а также другие меры по охране труда в Украине. Она также осуществила реформы пенсионного законодательства, которые, будучи заявлены как «декоммунизация», на деле были равнозначны кардинальным сокращениям. Оба плана были разработаны задолго до российского вторжения, но ситуация чрезвычайного положения во время войны значительно помогла партии реализовать свою программу, враждебность которой по отношению к рабочим оказалась не по душе даже как правило умеренной Международной организации труда. Вместо трудовых прав и социального обеспечения, Зеленский и его советники продвигают «смартфонные суды» (организуемые в партнерстве с Amazon) и другие совместные инициативы государства и частного капитала. По сути, послевоенная Украина является для них особой экономической зоной гигантских размеров, где слабые гарантии защиты труда и отсутствие тарифных барьеров будут стимулировать инвестиции со стороны европейских транснациональных корпораций.

Отчасти в силу того, что все левые политические партии в Украине были запрещены на основании мало доказанных обвинений в сотрудничестве с Россией, у политической программы Зеленского больше нет реальной оппозиции. Зеленскому удалось завоевать подавляющее большинство в поддержку своих реформ благодаря тому, что депутаты этих партий все еще находятся в парламенте, будучи особо уязвимы к политическому давлению. Действительно, эти партии были пророссийскими, а их политика зачастую была непоследовательной. К примеру, лидер Социалистической партии с 2017 по 2019 годы начинал как региональный руководитель неонацистской и антироссийской организации «Правый сектор», но теперь живет в пригороде Москвы и призывает Путина нанести ядерный удар по Украине. То видение общественного устройства, которое они предлагали, было в лучшем случае социально консервативным и ностальгическим и уж точно ни в коем случае не прогрессивным или левым. Однако, в контексте украинской политики, из-за тесной связи между пророссийскими (или промиротворческими) взглядами и политикой социального обеспечения российское вторжение дискредитировало не только пророссийские, но и левые организации. Запрещенные партии были основной электоральной силой, которая бы защищала унаследованные от советской эпохи институты государства всеобщего благосостояния. Их исчезновение с политической арены не могло не поспособствовать радикальной неолиберальной реструктуризации общества.

Однако, по иронии судьбы Зеленский также руководит одной из самых масштабных программ национализации на постсоветском пространстве. Начиная с ноября, украинское правительство взяло под свой контроль широкий спектр крупных предприятий, принадлежащих украинским олигархам, в том числе и бывшему покровителю Зеленского Коломойскому. Мнения об этой инициативе разнятся. Некоторые считают, что национализация была организована самими олигархами, заинтересованными в том, чтобы заставить государство взять на себя огромные долги, накопленные этими компаниями во время войны, и что, в случае если их предприятия вновь станут прибыльными, бывшим владельцам не составит проблемы воздействовать на судебную систему таким образом, чтобы вернуть себе руководство предприятиями (в случае с Коломойским у подобного плана уже есть прецедент). С более оптимистичной точки зрения в этой программе можно увидеть попытку Зеленского использовать военную ситуацию для изменения условий доступа к политической власти, подорвав возможности украинских олигархов влиять на политику. Хотя может показаться, что нынешняя антикоррупционная кампания, начатая отчасти с целью удовлетворения политических требований иностранных спонсоров, указывает именно на это направление, замена гражданских лиц бывшими силовиками едва ли обнадеживает, даже если допустить, что последние не успели так запятнать себя.

Если депутаты парламента не желают противостоять правым экономическим реформам, то украинское общество уж точно не хочет этого делать. Прежде всего, оно единогласно поддерживает продолжение войны, которая стала целью, подчинившей себе всю экономку и политику. Опрос, проведенный в мае, показал, что 82 процента украинцев выступают против любых территориальных уступок во имя мира. К декабрю это число составило 85 процентов. На данный момент 77 процентов украинцев поддерживают членство в НАТО по сравнению с лишь 40 процентами десять лет назад. Хотя эти цифры и варьируются в зависимости от географической и языковой идентичности опрашиваемых, градации не являются существенными. К примеру, лишь 14 процентов русскоязычных украинцев готовы пойти на какие-либо уступки. Тем не менее стоит отдавать себе отчет в ненадежности опросов в условиях тотальной войны, и эта проблема касается как Украины, так и России. Отчасти в силу постоянных ракетных ударов российскими военными силами по мирным объектам, удаленным от линии соприкосновения, не произошло разделения страны на «фронт» и «тыл», которое позволило бы сформировать настоящую мирную коалицию. Это резко отличает сложившуюся ситуацию от событий 2014-2022 годов. Воинственная националистическая риторика Зеленского в настоящий момент так сильно отличается от его предвыборной платформы 2019 года во многом потому, что он пытается соответствовать требованиям своего электората.

Стоит отметить, что эта видимость общественного консенсуса в значительной степени поддерживается местными и международными НКО и средствами массовой информации. И те, и другие находятся под сильным давлением и поэтому вынуждены придерживаться общей линии. Даже без мгновенного внесения в черный список, с которым сталкиваются критики вторжения в России, в Украине выражение любого мнения, которое бы шло вразрез с общепринятыми провоенными, пропрезидентскими, прореформистскими и антироссийскими положениями, ведет за собой трудности, связанные в том числе и с экономическими и репутационными рисками. Грантовое финансирование в той или иной форме, — с его непрозрачными и не универсальными методами распределения ресурсов, — сейчас стало средством к существованию для столь значительной части населения Украины, что публичное выражение немейнстримной позиции может буквально стоить жизни. Такие сайты, как «Миротворец», систематически занимаются доксингом как подозреваемых российских военных преступников, так и украинских инакомыслящих, поощряя акты самосуда против них.

Показательным примером является недавняя отставка советника Зеленского и неофициального пресс-секретаря президента Алексея Арестовича. Для миллионов украинцев передачи Арестовича стали незаменимым источником, позволяющим оставаться в курсе событий войны, а способность преподносить даже плохие новости в оптимистичной и доступной форме превратила его весной и летом 2022 года в национальную знаменитость. Но еще до начала войны он успел стать мишенью нападок . Как радостно сообщают российские пропагандисты, на его странице в «Миротворце» утверждается, что он является «профессиональным провокатором», «организующим публичные акты информационной диверсии на благо российских оккупантов». Непосредственной «провокацией», повлекшей за собой его отставку, стало его очевидно ошибочное высказывание о том, что украинская система противовоздушной обороны сбила российскую ракету, принесшую смерть 45 мирным жителям в Днепре 14 января, а не сама ракета была наведена на эту цель изначально. Очевидно, что даже в этом случае моральная ответственность по-прежнему лежала бы на России, но уровень общественного беспокойства, причиняемого любой двусмысленностью, таков, что сам Арестович не смог с ним справиться — или не захотел, принимая во внимание недавнюю информацию о его личных политических амбициях.

В этом контексте вероятно, что поведение «обычных украинцев» может начать расходиться с общественным мнением, в том виде, в котором оно представляется по опросам и репортажам в прессе. В Telegram расцвела сеть чатов, предлагающих помощь в уклонении от призыва, обеспечивающего основную часть состава украинской армии. Чтобы не попасть в мясорубку на Донбасском фронте без какой-либо соответствующей подготовки и снаряжения, начали дезертировать целые подразделения только что призванных украинских солдат. Ответом украинского государства стало принятие вызвавшего критику закона, запрещающего судам снижать предусмотренный законом срок наказания за дезертирство и схожие действия, по сути налагая на осужденных срок заключения на как минимум пять лет. Если рассматривать ситуацию более широко, успешное наступление на Крым и Донецк потребует еще большей доли и без того сокращающихся социальных и экономических ресурсов Украины, чем война требует сейчас. Каждый мобилизованный значит одного пенсионера, чьи счета за отопление остаются неоплаченными, или внутреннего беженца, оставшегося без крыши. Но спустя уже год войны почти все украинцы, в том числе пенсионеры и беженцы, по-прежнему говорят, что готовы платить эту цену.

Эти противоречия предлагают целый спектр перспектив на будущее для украинских левых. При наиболее позитивном взгляде на вещи нет оснований опасаться, что политическая монополия Зеленского превратится в длительную послевоенную диктатуру. Несмотря на ограничение свободы слова, собраний и автономии СМИ, украинцы не теряют свой политизированности и готовы участвовать в протестных акциях по отдельным вопросам (стоит заметить, что экономические реформы Зеленского сюда не включены), а государство не стремится использовать свои ограниченные возможности по принуждению для подавления протестов. Сколько всего пришлось сделать, чтобы миллионы украинцев приобрели навыки самоорганизации и отстаивания собственных прав. С этой точки зрения, сама поверхностность неолиберальной утопии Зеленского породит в конечном счете вторую итерацию двойного движения Поланьи для защиты коллективных прав, но на этот раз без багажа русского вопроса.

Если же мыслить пессимистически, то война увеличит концентрацию власти в руках комплекса НПО и судов иностранных покровителей до такой степени, что в конце концов это приведет к деполитизации и, возможно, даже к де-демократизации украинского общества. Если правительство Зеленского сможет убедительно утверждать, что любой электоральный сдвиг в сторону государства всеобщего благосостояния или мирных соглашений поставит под угрозу механизмы иностранной помощи, от которых экономика уже очень сильно зависит, — а помощь Евросоюза, в конце концов, зависит от выполнения ряда политических условий, — политические риски создания коалиции для разработки альтернативной экономической повестки возрастут настолько, что официальная оппозиция станет либо бессмысленной, либо невозможной. В такой ситуации культурный национализм станет играть еще большую роль как средство сплочения украинского общества.

Третьим вариантом, — утопическим и маловероятным, — является формирование общей позиции для украинских и российских дезертиров и уклоняющихся от призыва граждан, а также других групп, политически и экономически маргинализированных в ходе войны. Они должны осознать, что их общая заинтересованность в окончании войны и российской оккупации важнее, чем их приверженность российскому империализму или украинскому национализму. Если подобные интересы можно было бы организовать и артикулировать на уровне массового общественного движения, они могли бы стать значимой альтернативой военному кризису. Полученная в результате политическая структура вряд ли примет форму российского или украинского постсоветского политического образования и уж точно не будет похожа на «народные республики». Однако, этот вариант остается наиболее маловероятным.

Между тем, большинство украинцев справедливо полагают, что пока сохраняется серьезная военная угроза со стороны России, — вне зависимости от того, какие соглашения о прекращении огня подписаны, — невозможны ни серьезная послевоенная реставрация, ни урегулирование общественной ситуации. Ждать им, возможно, придется очень долго.

Россия

В разгар самого ожесточенного военного конфликта в истории после Второй мировой войны, одним из самых неожиданных бестселлеров на российском книжном рынке стал роман «Лето в пионерском галстуке». В центре произведения — история робкой и неоднозначной гомосексуальной влюбленности в пасторальных декорациях позднего СССР. Между тем, в ноябре Государственная Дума занялась принятием нового закона, по сути криминализирующего публичное обсуждение проблем гомосексуальности и трансгендерного перехода. Это удивительным образом иллюстрирует ту пропасть, которая образовалась между российским государством и обществом после событий 24 февраля. У большинства простых россиян нет возможности физически избежать последствий войны, но они все же хотят забыть о том, что она происходит. Ни один из наиболее кассовых российских фильмов из тех, что были показаны в январские праздники, не был посвящен военной тематике, а самым популярным фильмом в российской истории к данному моменту стал CGI-ремейк советского мультфильма «Чебурашка», по духу напоминающий «Приключения Паддингтона» (правый философ евразийского толка Александр Дугин пожаловался, что «Чебурашкой не победить», и назвал одного из главных героев троянским конем атлантической идеологии). В России нет той всеобщей социальной мобилизации на тотальную войну, которую можно наблюдать в Украине.

С другой стороны, новый закон о «гей-пропаганде» служит напоминанием о том, что, по мнению Путина, стоит на кону в этой войне. «Расширение НАТО» никогда не было вопросом исключительно национальной безопасности, характеризуемом четкими параметрами и ясными дипломатическими решениями, в конечном счете ведущими к миру, который устраивал бы всех. Оно всегда было частью экзистенциального конфликта между конкурирующими цивилизациями. В рамках этого видения НАТО и Евросоюз выступают за «евроатлантическое» мировоззрение и воплощенную в нем социально, политически и экономически либеральную цивилизацию. Роль России, с этой точки зрения, состоит в том, чтобы оставаться знаменосцем консервативной альтернативы, укреплять свой собственный цивилизационный блок и создавать альянсы с идеологически близкими странами, включая консервативных диссидентов самого НАТО. В сделанном в этом году ежегодном обращении к дискуссионному клубу «Валдай», успевшим стать традиционной платформой, на которой Путин излагает свои геополитические взгляды, он предложил свое видение места России в мире, позаимствованное из славянофильства девятнадцатого века. Точками отсчета для Путина явно послужили такие мыслители, как Солженицын, Достоевский и философ-панславист Николай Данилевский, считавший, что мировая история состоит в непрекращающейся борьбе между ограниченным числом «культурно-исторических типов». То, что на первый взгляд кажется причудливой одержимостью «культуры отмены», которой он также посвятил значительную часть своей речи, исходит из убеждения Путина, что она является характерным для нашего времени проявлением агрессии атлантизма по отношению к другим цивилизациям.

Как и его предшественник в девятнадцатом веке, путинский панславизм (смешанный в этой версии с менее этнизированным евразийством) постоянно доказывает свою несостоятельность, поскольку построенное Путиным общество не соответствует панславистским установкам. Несмотря на исключение представителей ЛГБТК сообщества из СМИ и концентрацию экономических активов в руках связанных с государством властных элит, Россия представляет собой не большую цивилизационную альтернативу неолиберальному западному капитализму, чем Польша, уровень религиозности и социального консерватизма которой сопоставим с российским. В отношении таких вопросов, как аборты, российское законодательство и общественное мнение более либеральны, чем в большинстве штатов США. То меньшинство россиян, которые наиболее привержены антилиберальному цивилизационному подходу, — например, некоторые группы ультраправых и «красно-коричневых» последователей покойного Эдуарда Лимонова, — постоянно подвергаются полицейским репрессиям со стороны российского государства, которое опасается любой «низовой» политической активности.

Что касается остального населения, хотя на YouTube можно найти множество интервью, где прохожие на улице покорно повторяют пропагандистские клише, услышанные ими по телевизору, для большинства россиян самые важные конфликты в их жизни происходят дома и на работе, а не в залах собраний мировых руководящих органов. Капиталистический экономический порядок в России и ужесточение атмосферы политических репрессий только способствовали этой тенденции к уходу в частную жизнь и предоставлению государственных дел тем, кто их монополизировал. Именно поэтому опросы общественного мнения о поддержке войны только вводят в заблуждение, а сравнения роли Путина с Сталина во Второй мировой войне и указания на «тоталитаризм» имеют под собой еще меньше оснований. Корень сталинизма находился в его способности мобилизовать огромные массы населения — путинизм же их демобилизует. В результате даже спустя год войны Путину не удалось убедить свой народ в том, что победа в этом конфликте — это вопрос жизни и смерти. Чтобы это сделать, ему необходимо было бы быть другим типом правителя.

По этой причине правительство вынуждено действовать осторожно, подстраивая требования военного времени под ожидания населения. До января тысячи людей по всей России привлекались к ответственности из-за того, что называли «специальную военную операцию» войной. Несмотря на то, что это, возможно, до сих пор незаконно, теперь уже сам Путин начал использовать это слово. Хотя поначалу осенняя «частичная мобилизация» в России казалась переломным моментом, ситуация в основном вернулась к статус-кво, если оставить за скобками эмиграцию сотен тысяч людей. Многие из них — квалифицированные профессионалы, теперь формирующие очередное поколение российских эмигрантов, которые, вероятно, никогда не вернутся домой. Те россияне, что остались, смотрят все меньше политических ток-шоу, а потока добровольцев у военкоматов по-прежнему не наблюдается. Поддержка войск гражданским обществом в основном сводится к пожертвованиям. Ситуация напоминает США после вторжения в Ирак, но с гораздо более весомыми эмоциональными последствиями из-за большего числа жертв и разрыва старых социальных связей и семейных уз. Одним из решений становится буквальный или метафорический эскапизм, другим — психиатрия. Расходы на антидепрессанты резко выросли в 2022 году. Однако, те, кто активно выступает против войны, по-прежнему составляют такое же меньшинство, как и ее активные сторонники. А политические репрессии приводят к тому, что они либо уже обладают исключительными навыками уклонения от ареста, либо являются политически неорганизованной силой. Среди тех, кто бросает коктейль Молотова в военкомат, можно найти и неонациста, и анархиста, и просто случайного, недовольного ситуацией пенсионера.

Для элит ситуация обстоит по-другому. Те из бенефициаров путинизма, которые высказывались в каком-то ином ключе, кроме полной поддержки войны, стали удивительно склонны к несчастным случаям. Другие, благополучно переведя свое богатство за границу, отказались от всех связей с режимом и попытались интегрироваться в новое общество в Израиле или Европе, теперь уже очищенные от морального пятна русскости. Как и во времена правления Петра Великого или во времена сталинского Большого террора, место в элите, освобожденное тем или иным образом, редко остается пустующим надолго. Каждому честолюбивому министру или олигарху война предоставляет шанс взобраться вверх по шаткой карьерной лестнице. В первую очередь это касается двух политических победителей прошлого года, президента Чечни Рамзана Кадырова и военного предпринимателя Евгения Пригожина, которые сделали ставку на растущую привлекательность агрессивного имперского милитаризма. Оба случая из ряда карикатурных злодеев, подкручивающих усы. После видеоролика, в котором показано как жестоко убивают кувалдой оперативника пригожинской наемнической группировки «Вагнер» за сдачу в плен украинцам, Пригожин демонстративно отправил похожую кувалду, покрытую бутафорской кровью, в офис Европарламента. Более существенным, однако, является то, что вербовка Пригожиным заключенных в войска ЧВК «Вагнер» в обмен на амнистию, к которой теперь прибегают и официальные войска, использует обширную российскую тюремную систему (с ее 99,8-процентным уровнем вынесения обвинительных приговоров) для пополнения резервов армии без того, чтобы наращивать призыв среди мирного населения. Этой цели Вагнер также следует путем активной вербовки наемников за границей. Подобные стратегии объясняют, почему растет влияние Пригожина, но также они свидетельствуют о том, что Путин не решается требовать от россиян слишком многого.

Конкуренция среди элит помогает объяснить, почему внешнему давлению Запада в форме доселе беспрецедентной экономической блокады пока не удалось ударить по основам режима. Нехватка основных товаров была в значительной степени устранена благодаря программе «параллельного импорта», стоимость которой составила 15 миллиарда долларов (что равняется половине общего объема некитайского импорта за 2020 год), в то время как глобальные экономические колебания привели к тому, что доходы от экспорта в 2022 году стали даже выше, чем они были до войны. Хотя нет единого мнения о том, «работают» ли санкции на подрыв российской экономики, пока что нет никаких доказательств, что они оказали хоть сколько-нибудь значимое политическое давление на режим. Вместо этого, как и предыдущие раунды санкций против России, они вытеснили сегменты культурной и экономической элиты с наиболее тесными связями с Западом, в то же время позволяя внутренней элите, такой как Пригожин, захватить контроль и активы уходящих транснациональных корпораций, что в конечном счете консолидировало правящий класс в поддержку Путина. Но есть одна важная причина, по которой санкции способствовали тому, что России не удалось выиграть войну: они ограничили поставки военных технологий и технологий двойного назначения, которые Россия не может производить или импортировать сама. Насколько России удастся это исправить остается одним из открытых вопросов наступающего года. На данный момент есть свидетельства того, что начинается нормирование ракетных и артиллерийских снарядов, что не может не быть приятной новостью для украинских мирных жителей.

Если война в целом движется к тупику, то то, как именно он будет выглядеть, предсказать невозможно. Западные аналитики, ищущие корни военной некомпетентности России в ее культуре, упускают тот факт, что похожая критика могла бы быть высказана в сторону украинской армии в начале ее «антитеррористической операции» по отвоеванию Донбасса в 2014 году. С тех пор украинцы значительно улучшили как свою стратегию и организацию, так и уровень компетенции и сплоченности на уровне отдельных подразделений. Есть все основания ожидать, что показатели России улучшатся по мере того, как ее вооруженные силы адаптируются к затяжному военному конфликту. Хотя к этому моменту более важные факторы, такие как запасы боеприпасов и усталость общества от войны, могут начать играть более важную роль. Нынешняя ситуация не дает оснований надеяться на кардинальные изменения военной ситуации в ту или иную сторону.

Ситуация на международном уровне не является благоприятной ни для одной из сторон. России не удается объединить своих региональных союзников в единый блок, а Армения, некогда один их ближайших союзников России на Кавказе, начала отдалятся от российского блока региональной безопасности после того, как ее якобы партнер не смог помочь ей в конфликте с Азербайджаном. С другой стороны, интенсивные усилия администрации Байдена по поддержанию сплоченности антироссийской коалиции не могут продолжаться вечно, хотя необычно теплая зима смягчила воздействие санкций на их европейских союзников. Сам Зеленский все чаще и чаще осуждается Вашингтоном и Брюсселем за неготовность идти на компромиссы. Хотя украинский народ может полностью поддерживать продолжение войны за восстановление границ 1991 года, все зависит от внутренних расчетов администрации США, вынужденной считаться с контролируемой республиканцами Палатой представителей.

Взгляд в будущее

Поводов для радости мало даже у тех левых, которые выступают против военной помощи Украине. Если оставить в стороне вопросы, связанные с самоопределением Украины, аргументы в пользу продолжения военной поддержки слишком сильны в политическом мейнстриме США. Украина не теряет популярности, Россия остается давним геополитическим врагом, а вся эта история представляется на удивление удобным способом обелить репутацию военно-промышленного комплекса США после фиаско в Ираке и Афганистане. Кроме того, Украина является прекрасной площадкой для тестирования в реальности высококачественных боевых систем, которые в ожидании конфликта между великими державами десятилетиями финансировались американскими налогоплательщиками. Затем их можно будет экспортировать в другие, менее привлекательные для СМИ режимы. Военная помощь в размере 22 миллиардов долларов, которую Байден предоставил Украине в 2022 году, — мелочь по сравнению с финансовыми и политическими затратами на прямое развертывание войск, — была частично компенсирована ростом иностранных продаж на рынке военного оборудования на 15 миллиардов долларов по сравнению с 2021 годом. Ожидается, что эта цифра только будет расти в ближайшие годы. Военные подрядчики, конечно, в любом случае извлекают из этого прибыль.

В течение последнего года и Зеленский, и Путин, и западные лидеры, и их левые критики, — все по своим причинам, — создали нарратив о войне, вращающийся вокруг того оружия, которое Запад предоставил Украине. Хотя этот нарратив отчасти соответствует правде, — без оружия Украина, безусловно, проиграла бы войну, — он столь же обманчивый, как и нарратив о роли ленд-лиза в борьбе СССР с нацизмом. Не системы HIMARS воюют на этой войне, а обычные украинские призывники, независимо от того, мотивированы ли они патриотизмом или страхом тюрьмы. Именно их вклад и способность украинского государства мобилизовать их поддержку определят исход текущего конфликта. Именно поэтому в ближайшие годы важные политические дебаты в США будут касаться вопроса о помощи гражданскому населению, против чего решительно выступают республиканцы. Экономика Украины сейчас вдвое меньше, чем в начале войны, и одних только арестованных российских активов будет недостаточно на нужды ее восстановления. Даже малейшее нарушение в потоке иностранного финансирования теперь может означать лишения для тысяч украинцев вне зависимости от того, будет ли прекращен огонь или нет. Будут ли НАТО и Евросоюз столь же щедры в мирное время, как и во время войны, и во что обойдется их щедрость украинцам?

На эти вопросы еще нескоро можно будет ответить, а надежды на быстрое окончание войны больше не осталось. Хотя в этой ситуации все прогнозы вполне могут оказаться ошибочными, все более вероятным кажется, что в войне не может выиграть ни одна сторона. С точки зрение целей, поставленных Путиным в начале войны, Россия не может победить, поскольку любой демократический режим, который будет находиться у власти в Киеве, будет продолжать добиваться военной поддержки со стороны НАТО, большей интеграции с Евросоюзом и, в конечном счете, реванша на востоке и юге Украины — в противном случае, он наверняка проиграет следующие выборы. К тому же, при сохранении примерно такого же уровня военной поддержки со стороны Запада, какую он получает сегодня, Зеленский не будет свернут силой российского оружия. Даже если он и будет устранен каким-то обезглавливающим ударом, ни один марионеточный режим не сможет консолидировать власть в такой степени, чтобы идти на крупные уступки России помимо воли враждебно настроенного, мобилизованного населения. Несмотря на все пустые разговоры и суровые предупреждения, вряд ли западные лидеры настолько сократят свою военную поддержку, чтобы позволить России свергнуть Зеленского. Они понимают, что в противном случае столкнутся с последствиями во внутренней политике, включая обвинения в сдаче Украины и ужасах репрессий, которые за ней последуют.

В ее нынешнем виде Украина также не выиграет войну. Фантазии о свержении Путина и распаде России на независимые государства в результате военных неудач не подкрепляются никакой реальной динамикой развития событий на месте. Что касается более скромных задач, даже если Украина вернет себе регионы, которые были потеряны с февраля, практические препятствия для восстановления контроля над Крымом и Донбассом слишком велики. Если выйти за пределы чисто военных соображений, то радикальный национализм, ставший основной политической ориентацией украинского общества, не сможет гармонично реинтегрировать утраченные в 2014 году регионы. Согласно нынешним правовым нормам, там живут миллионы предполагаемых коллаборационистов, и все они заинтересованы в предотвращении смены власти на украинскую, даже если они в принципе не возражают против украинского контроля. Исторически основным способом решения проблем, который предлагал национализм в этом регионе, были волны массового насилия и перемещения, эвфемистически известные как «перемещение населения», но в предотвращении войны они будут не более эффективны, чем был раздел Британской Индии в 1947 году. Референдумы также не будут решением, поскольку они требуют, чтобы большинство простых людей и правящих элит по обе стороны конфликта согласились принять его результат, даже если он им не понравится. Но российские референдумы, принудительно проведенные за последнее десятилетие, сделали подобный компромисс невозможным в обозримом будущем.

Но и прекращение огня на основе какой-либо версии нынешней линии фронта вряд ли сработает, даже под давлением со стороны Байдена. Страх Путина перед мощью НАТО и евроатлантические господством будет только расти, равно как и украинский реваншизм и стремление Запада к заключению окончательного соглашения. Фундаментальные антагонизмы, порожденные и подпитываемые войной с 2014 года, останутся неразрешенными: обе стороны начнут подозревать друг друга в перевооружении под предлогом прекращения огня и, следовательно, сами будут перевооружаться. Придя к власти благодаря милитаризму Путина, формирующаяся российская элита вряд ли в одночасье проявят миролюбие, а политики в Украине вряд ли откажутся от электоральных преимуществ националистической агитации. Прекращение огня тогда будет напоминать ситуацию в Нагорном Карабахе в период между 1994 и 2020 годом: это будет замороженный конфликт, вновь и вновь вспыхивающий каждый раз, когда одна из сторон почувствует преимущество, что приведет к катастрофическим результатам. Размещение по нижнему течению Днепра китайских миротворцев в демилитаризованной зоне корейского типа может показаться привлекательным решением, но на данный момент оно кажется маловероятным — опубликованный китайским правительством в годовщину вторжения план мирного урегулирования скорее представляет собой туманную пророссийскую позицию нежели реальную альтернативу.

В долгосрочной перспективе война закончится только после того, как обе страны будут слишком истощены для дальнейшего продолжения войны. Тогда немедленный мир и восстановление разрушенных территорий станет более важным вопросом, чем высокие идеологические амбиции воюющих сторон. Если ей удастся вернуть утраченные территории, Украине придется разработать более инклюзивное видение государственности, которое бы предлагало коллаборационистам прощение и примирение, а не наказание: как способ вернуть своих граждан, а не только землю, на которой они живут. Если ей не удастся вернуть эти территории, Украине придется научиться переопределять себя так, чтобы научиться жить с этой утратой. Путин, вероятно, слишком стар, чтобы изменить свое мнение об угрозе евроатлантической экспансии и будущем российского великодержавного национализма, но его преемникам придется смириться с ослаблением позиций России даже на территориях ее собственной бывшей империи. Они будут вынуждены пойти на это вне зависимости от того, окажутся ли у власти продажные и кровожадные прихвостни Путина или же представители гипотетической будущей волны массовой антипутинской политизации. Этот исход не будет ничьей — он будет поражением: поражением попытки Путина противостоять росту американской мощи посредством милитаризованного великодержавного национализма. Но поражение России не изменит того факта, что главными жертвами войны являются миллионы ни в чем не повинных украинцев. Именно поэтому эта война так ужасна для всех, кроме корпорации Lockheed Martin, Евгения Пригожина и призрака Романа Шухевича.

Англоязычная версия текста: Jacobin

Перевела Владлена Заболоцкая