В России капитал тоже притворяется зеленым

В ноябре я посмотрела интервью с исследователем климатической политики Андреасом Мальмом, в котором тот детально рассказывал о своей работе. Интервью было очень глубоким и смотреть его было действительно интересно — пока кое-что не привлекло мое внимание. Рассказывая о книге, написанной вместе с Коллективом Цеткин, «White Skin, Black Fuel: On the Danger of Fossil Fascism», Мальм выразил сожаление, что в книге не обсуждается российский случай, ведь «отрицание изменения климата фактически является официальной линией» государства. Это кажется почти самоочевидным, учитывая место России в мировой экономике как одного из крупнейших экспортеров нефти, газа, а с недавних пор и угля.

Однако такая оценка выглядят убедительной только если не уделять должного внимания российской климатической политике. В действительности, несмотря на свою ориентацию на европейских и американских ультраправых во многих аспектах идеологии, российские власти и элиты придерживаются отличного от них подхода к проблеме изменения климата. Этот подход можно охарактеризовать как рыночно-обусловленный оппортунизм.

Кто отвечает за климатическую стратегию России

Задолго до появления Парижского соглашения и даже Рамочной конвенции ООН об изменении климата в Советском Союзе проводились передовые исследования в области климатологии. Советский климатолог Михаил Будыко одним из первых сформулировал и описал механизм антропогенного изменения климата еще в 1970-х годах. Советско-американское соглашение об исследованиях в этой области, «Рабочая группа 8», подготовило почву для создания Межправительственной группы экспертов по изменению климата (МГЭИК) — и Будыко со своей лабораторией был в гуще событий.

Конечно, состояние научных исследований в стране не может быть напрямую переведено на уровень политики. Но если мы посмотрим на решения и официальные заявления, исходящие от федеральных или региональных властей, то отрицание изменения климата далеко от того, чтобы задавать тон в России. В прошлом Путин говорил вещи, которые можно назвать климатоскептическими: например, в 2018 году он предположил, что изменение климата вызвано «космическими изменениями, сдвигами какими-то, невидимыми для нас, в галактике». Но потом президент РФ, похоже, изменил свое мнение. Как бы там ни было, к началу 2020-х годов в России был принят целый ряд новых законов и нормативных актов, касающихся изменения климата и адаптации к нему. На государственном уровне была поставлена цель декарбонизации к 2060 году. Бизнес тоже не отставал — к началу войны в 2022 году трудно было найти крупную компанию, не имеющую стратегии ESG (Environmental, Social and Governance) и климатической стратегии, на рынке был бум вакансий, связанных с климатом и ESG.

Все это сочетается с практически полным отсутствием климатического кризиса в общественном дискурсе. Для тех, кто не входит в небольшое и преданное своему делу сообщество экспертов и активистов, изменение климата олицетворяется Гретой Тунберг и другими молодыми людьми, обливающими различными жидкостями те или иные поверхности в европейских городах. Словом, это нечто нелепое и якобы далекое от простых людей. В России нет массового климатического движения, зеленых партий все равно что не существует, а малочисленные независимые левые так и не придумали никакой популярной экосоциалистической программы или манифеста, вроде «Зеленого нового курса» или «Зеленой промышленной революции». За последние два десятилетия несколько раз обсуждалось введение экологии в качестве отдельного школьного предмета, но до этого так и не дошло. В обществе в целом такое положение дел служит топливом для равнодушного либо конспирологического отношения к изменению климата и «зеленому» переходу.

Для тех, кто не входит в небольшое и преданное своему делу сообщество экспертов и активистов, изменение климата олицетворяется Гретой Тунберг и другими молодыми людьми, обливающими различными жидкостями те или иные поверхности в европейских городах.

Все это означает, что климатическая политика в России в полном объеме возникла не под давлением снизу, а проводилась по требованию и в соответствии с интересами класса капиталистов. Но почему крупный российский бизнес в принципе был заинтересован в принятии климатического законодательства? Многолетний аналитик российской энергетической политики Тейн Густафсон в своей книге «Климат» отмечает, что российские деловые и политические элиты всегда были в значительной степени ориентированы на Европу, иногда даже вопреки своим интересам. Торговля с Европой, особенно в последние пятнадцать лет, подразумевала классификацию товаров в соответствии с международными климатическими стандартами, поэтому необходимо было разработать некий вид климатического регулирования — и углеродные рынки. Давление исходило и от самого правительства, и от российских нефтегазовых гигантов, обеспокоенных пагубными последствиями изменения климата для энергетической инфраструктуры и стремящихся освоить новые возможности в Арктике, связанные в основном с Северным морским путем и крупными шельфовыми месторождениями нефти и газа.

Учитывая эти цели, неудивительно, что в качестве государственного ведомства, отвечающего за климатический и энергетический переход, было выбрано Министерство экономического развития России (в свое время это вызвало некоторое недоумение в экспертном сообществе). Известные своими компетентными технократическими подходами, чиновники министерства на российском политическом жаргоне часто называются «системными либералами». Не разделяя все более ястребиные взгляды российского военно-силового блока, они, тем не менее, подыгрывают режиму в качестве его «попутчиков». В целом, взгляды чиновников Министерства экономического развития схожи с их европейскими и американскими коллегами и соответствуют профилю неолиберальной и неоклассической экономической политики.

Это видно по нормативным и политическим документам, которые они разрабатывают. Возьмем, к примеру, новую российскую климатическую доктрину, подписанную Путиным в октябре прошлого года, — документ высшего уровня, который должен определять климатическую политику российского государства на всех эшелонах власти, от международного до муниципального, в ближайшие десятилетия. В основном документ посвящен возможностям мониторинга изменения климата и внедрению так называемых «климатических проектов», которые можно назвать аналогом углеродных оффсетов. Последние подвергаются резкой критике со стороны климатологов, считающих их вводящими в заблуждение по отношению к заявленным целям и неэффективными, и экосоциалистических мыслителей, рассматривающих углеродные квоты как карт-бланш, данный транснациональным корпорациям, чтобы не только продлевать свою деятельность в привычном режиме, но и разрушать экосистемы и лишать земель коренные народы.

При этом ископаемое топливо в доктрине даже не упоминается (в отличие от предыдущей версии документа, вышедшей еще в 2009 году). Вы не найдете в ней ничего, что указывало бы на планируемый отказ от нефти, газа или угля, или на какой-либо энергетический переход. Развитие технологий возобновляемой энергетики упоминается в доктрине всего один раз. Российские программы развития «зеленых» технологий заведомо слабы: менее одного процента энергии поступает от ветряных и солнечных электростанций. Скудные (около 6,5 миллиарда долларов в 2023 году, для сравнения: бюджет Москвы на 2024 год составляет 51,4 миллиарда долларов) инвестиционные вложения в «зеленую» энергетику не меняют ситуацию. А с началом войны многие проекты по строительству ветряных и солнечных электростанций были отложены или вовсе отменены из-за санкций и ухода западных подрядчиков.

Что такое технологический нейтралитет?

Итак, если ископаемое топливо и энергетический переход не находятся в фокусе российской климатической доктрины, то что же находится? Прежде всего, это так называемый принцип «технологической нейтральности». Нейтральность означает, что для ограничения выбросов должны использоваться «все доступные технологии». К таким технологиям относятся геотермальные, гидро- и атомные электростанции (атомная энергетика — традиционно сильный сектор в России), а также меры, направленные не на сокращение выбросов, а на улавливание и поглощение углерода. Технологическая нейтральность призвана уравнять первое и второе в борьбе с изменением климата.

«Повышение поглощающей способности экосистем» давно стало своего рода навязчивой идеей российской климатической политики. Начавшись полдесятилетия назад с идеи пересчитать поглощающую способность российских лесов (занимающих примерно половину территории страны), сейчас эти планы трансформировались в грандиозную схему создания по всей стране сети так называемых «углеродных полигонов», то есть полигонов, на которых ведется научный мониторинг выбросов и накопления CO2 (на данный момент их 17, но планируется создать еще больше). Эти климатические проекты позволяют таким российским компаниям, как «Сибур» и «Роснефть» — крупнейшим компаниям, добывающим ископаемое топливо, — наладить партнерство с университетами и научными учреждениями и изучить влияние на поглощающую способность экосистем таких факторов, как количество света, тип и качество почв, возраст растений и т. д. Конечная цель — создание углеродного рынка, который позволит этим компаниям реализовать свои планы по достижению «углеродной нейтральности» и торговать углеродными единицами внутри страны и за рубежом со своими менее удачливыми коллегами, которые не могут позволить себе собственный углеродный полигон.

ОЭЗ,находящиеся в ведении Министерства экономического развития, стали своего рода серебряной пулей для всех проблем, с которыми сталкивается государство.

Еще одно средство, которое российское государство и бизнес используют для поддержки программ декарбонизации и повышения рентабельности своих предприятий, — это размещение их в особых экономических зонах (ОЭЗ). ОЭЗ, также находящиеся в ведении Министерства экономического развития, стали своего рода серебряной пулей для всех проблем, с которыми сталкивается государство. Срочно нужно увеличить производство беспилотников? Откройте несколько заводов в ОЭЗ. Запаздывает развитие медицинских технологий? ОЭЗ. Бизнесы бегут из приграничного региона, подвергающегося постоянным бомбежкам? Дело ясное, необходимо создать там особую экономическую зону. Вполне логично, что задача декарбонизации также передается ОЭЗ: уже четыре экономические зоны объявили о своей цели достичь углеродной нейтральности, а отстающие предлагают себя в качестве площадок для развития зеленых технологий. Некоторые из правых либертарианских идеологов, которые были вдохновителями создания ОЭЗ, могут счесть такой подход достойным похвалы.

Возможно, кульминацией ажиотажа вокруг «климатических проектов» является еще один резидент ОЭЗ, знаменитый Плейстоценовый парк — амбициозный геоинженерный эксперимент в Якутии, начатый российским ученым Сергеем Зимовым почти 30 лет назад для проверки теории о том, что, запустив в тундру крупных травоядных (и хищников), можно превратить ее в ранее существовавшую луговую экосистему мамонтовой степи. По мнению Зимова, это должно связать метан, хранящийся в вечной мерзлоте, а также значительно увеличить поглощающую способность огромной тундровой территории. Из небольшого проекта, финансируемого краудфандингом, «Плейстоценовый парк» превратился в участника Арктической зоны, крупнейшей экономической зоны в мире, и витрину российской климатической программы. Он широко рекламировался в российском павильоне на недавнем саммите COP 28 в Дубае, а в официальном обращении советника президента по вопросам изменения климата Руслана Эдельгериева парк удостоился специального упоминания.

Еще более интересен тот факт, что российский угольный магнат Андрей Мельниченко, который потерял расположение Кремля после того, как высказался в мягкой форме против войны с Украиной, и которому некоторое время угрожала национализация части его активов, теперь стал главным спонсором Плейстоценового парка и послом российской климатической доктрины за рубежом. В программной статье, написанной им в преддверии саммита, Мельниченко подтвердил ключевой постулат климатической программы страны: «каждая молекула СО2 одинакова» — а значит, при сокращении выбросов не имеет смысла специально ориентироваться на промышленные и добывающие предприятия, можно ограничиться высадкой леса и созданием «углеродных полигонов». В конечном счете, даже если Мельниченко и испытывает неудовольствие или искреннюю озабоченность по поводу страданий мирного населения в Украине, российская климатическая политика полностью соответствует его бизнес-интересам. Российские власти, в свою очередь, видят в имеющем большие связи магнате идеального человека для постепенного восстановления разорванных отношений со своими бывшими европейскими и американскими деловыми партнерами.

Зеленая дипломатия

В целом, Россия хорошо вписалась в COP 28, учитывая характерные для саммита закулисные нефтяные сделки и интенсивное лоббирование со стороны богатых нефтью стран и компаний, добывающих ископаемое топливо. Почти символично, что дети главы Чечни Рамзана Кадырова впервые появились на международной арене в Дубае в составе официальной российской группы. Они даже обратились к палестинской делегации, подчеркнув актуальность социальной и гуманитарной стороны климатических программ.

У «зеленой дипломатии» двойная цель — восстановить легитимность России на международном уровне и обратиться к странам Глобального Юга.

Это внешняя сторона российской климатической политики, которую российская климатическая журналистка Ангелина Давыдова называет «зеленой дипломатией». Ее цель двояка — восстановить легитимность России на международном уровне и обратиться к странам Глобального Юга. Послание об «укреплении суверенитета» оказалось весьма популярным, особенно среди африканских стран, пострадавших от европейского колониализма. Россия нашла способ адаптировать этот посыл и к климатической политике — подчеркнув, что каждая страна должна достигать целей Парижского соглашения своим собственным путем и ни в коем случае не за счет экономического роста и процветания. В сочетании с критикой такой политики, как CBAM (Carbon Border Adjustment Mechanism), разработанной ЕС для защиты своей «зеленой» промышленности от не очень «зеленых» иностранных конкурентов, и предложениями амбициозных проектов в области продовольственной безопасности и энергетики (например, атомной) по низким ценам, этот подход, безусловно, принес России определенные очки среди правительств стран Глобального Юга.

Что же касается легитимности России на более широком международном уровне, то она постоянно напоминает своим бывшим партнерам на Западе, что общая цель борьбы с изменением климата может быть достигнута только в случае отмены хотя бы части санкций и восстановления связей. Пока что эти попытки малоэффективны. Но российское правительство считает, что в этом вопросе время на их стороне, как и в случае с войной против Украины.

...и еще более зеленые рынки

Судя по слабому развитию возобновляемой энергетики в России, можно было бы сделать вывод, что правящие круги страны полностью отказались от гонки за энергетический переход. Но это не так. Просто они выбрали в нем для себя своеобразную нишу, вернее, несколько ниш. Первая из них — добыча и производство некоторых так называемых «зеленых» металлов — никеля, меди и алюминия. Это беспроигрышный вариант, учитывая, что российские компании уже контролируют значительную часть мирового рынка этих металлов. Вдобавок к этому, госкорпорация «Росатом» в партнерстве с «Норникелем» начинает разработку крупнейшего в стране литиевого месторождения на землях, которые коренные жители Кольского полуострова — саамы — используют для оленеводства. Открытие рудника планируется в 2028 году, пока же «Росатом» также заключил партнерство с боливийской компанией YLB, чтобы начать производство карбоната лития в Боливии. Тем временем небольшие литиевые месторождения в двух других российских регионах будут разрабатываться другой российской государственной корпорацией, «Ростехом». Это позволит России контролировать значительную часть начальных звеньев в глобальных цепочках производства «зеленой» продукции.

Другой, несколько более рискованный шаг — производство и экспорт голубого (т. е. произведенного из газа) водорода. Поскольку Россия уже располагает большей частью необходимой для этого инфраструктуры, российские компании, такие как «Новатэк», спешат заключить контракты с потенциальными покупателями — некоторые из них находятся в Европе. И наконец, пожалуй, самая большая надежда России — это атомная энергетика. Росатом участвует в строительстве трети всех строящихся в мире атомных станций, включая проекты в Египте, Турции, Буркина-Фасо и Бангладеш. Они контролируют всю производственную цепочку и недавно сообщили о таких технологических прорывах, как разработка МОКС-топлива.

Эти шаги, хотя и важные, но экономически играют лишь дополняющую роль. Общая стратегия российского правящего класса, похоже, заключается в том, чтобы сделать ставку на сохранение статус-кво по ископаемому топливу — ведь никто не бежит от надежно прибыльного бизнеса к менее прибыльному и рискованному (если только у него нет промышленного потенциала, сопоставимого с Китаем).

Заботит ли Россию изменение климата?

Может показаться, что, более или менее саботируя декарбонизацию, российское правительство подтверждает свое скептическое отношение к климатическому кризису. Но это не так — на самом деле власти страны очень обеспокоены. Ключ к характеру их беспокойства, однако, заключается в выбранных ими решениях. Российские климатологи постоянно готовят высококлассные и подробные научные доклады о последствиях изменения климата для страны. Они дошли до кабинетов высокопоставленных чиновников в Кремле и управляющих крупных компаний, особенно тех, которые работают в Арктике или недалеко от полярного круга. Не остались незамеченными и такие климатические катаклизмы, как серия мегапожаров в Якутии, убийственная жара в Москве в 2010 году и масштабный разлив нефти в Норильске в 2020 году, вызванный как таянием вечной мерзлоты, так и износом инфраструктуры. Сельскохозяйственные регионы на юге России уже переживают острый водный кризис, который будет только усугубляться, что, по оценкам российских климатологов и экономистов, может угрожать не только российскому экспорту продовольствия, но и собственно продовольственной безопасности страны. Способность обеспечить «независимый» мониторинг и оценку климата — одна из целей климатической доктрины страны, которая рифмуется с растущим вниманием России к суверенитету.

Российское государство демонстрирует климатический реализм, пугающе похожий на картины все более фрагментированного мира ультранасилия, которые можно найти в таких ставших классическими произведениях климатической фантастики, как «Притча о сеятеле» Октавии Батлер или трилогия «Рифтеры» Питера Уоттса.

Другими словами, российское правительство хорошо осведомлено о масштабах и скорости развития климатического кризиса. Его реакция? Сосредоточиться на мерах по адаптации, отступить там, где адаптация уже невозможна или экономически нецелесообразна, милитаризировать границы в преддверии новых конфликтов и кризисов массовой миграции, а также по максимуму использовать немногие новые возможности (открытие Северного морского пути, более длительный период вегетации в Центральной России, меньшая потребность в топливе для отопления). Другими словами, это подход в духе климатического реализма, пугающе похожий на картины все более фрагментированного мира ультранасилия, которые можно найти в таких ставших классическими произведениях климатической фантастики, как «Притча о сеятеле» Октавии Батлер или трилогия «Рифтеры» Питера Уоттса.

Российские власти уже предвкушают предстоящий раздел за Арктики. Обеспечение безопасности Северного морского пути, за который отвечает «Росатом» как единственный поставщик атомных ледоколов, пока что является главной целью, хотя и не единственной. Огромные ресурсы региона, особенно на шельфе, все еще остаются относительно неосвоенными, но гонка за их освоение уже началась. В январе этого года Норвегия стала первой страной, разрешившей глубоководную добычу полезных ископаемых, частично обосновав это решение необходимостью избавиться от зависимости от китайских и российских «зеленых» металлов. Россия контролирует 53 процента арктического побережья, что дает ей ключевое преимущество перед европейскими и североамериканскими конкурентами. Уже идущая ремилитаризация региона только усилилась после того, как Финляндия и Швеция объявили о вступлении в НАТО.

Акцент на безопасности присутствует и в новой климатической доктрине России, где изменение климата описывается как «один из ключевых долгосрочных факторов безопасности» и «приоритет внешней и внутренней политики». Подобный взгляд на безопасность знаком всем, кто внимательно следит за развитием «зеленой» промышленности и энергетической политики в странах Глобального Севера. Делинкинг и оншоринг производства ключевых металлов, обеспечение безопасности (часто военной) цепочек поставок и ключевых торговых маршрутов, которые достигаются путем согласования государственных и корпоративных интересов и мер — все эти действия подпадают под то, что политическая исследовательница Теа Риофранкос называет «связкой безопасности и устойчивости» (security-sustainability nexus). Возможно, Россия была одним из пионеров этого подхода, ведь со второй половины 2000-х годов государственные и деловые интересы — в том числе в вопросах экологии и климата — все теснее переплетались.

А что насчет левых?

Россия, на долю которой приходится 4,5 % мировых выбросов углекислого газа, занимает четвертое место в мире по объему выбросов. Страна является одним из крупнейших игроков на рынках ископаемого топлива. Ее экономика в значительной степени зависит от экспорта нефти, газа и угля. Изменение климата уже серьезно меняет жизнь населения страны — от сельскохозяйственных рабочих до жителей крупных городов, от коренных народов Севера, Сибири и Кавказа до внутренних мигрантов в быстро растущие города Черноморского побережья. Эти изменения имеют самые разные последствия — от проблем с безопасностью труда и здоровьем до настоящих стихийных бедствий и разрушения привычного уклада жизни.

Тем не менее, российские левые, если и говорят о климатическом кризисе, то, как правило, в самых абстрактных терминах, редко связывая проблемы конкретных регионов и страны в целом с более широким дискурсом глобального климатического кризиса. Факт изменения климата как глобальной чрезвычайной ситуации почти никогда не поднимается на экологических протестах, которые все еще довольно часты в России; а разговоры о том, что ультрабогатые губят планету, редко выходят за рамки осуждения их мега-яхт и частных самолетов — объектов роскошного потребления, которые всегда находятся где-то далеко и кажутся почти эфемерными. Кризис как будто всегда где-то за поворотом, что делает его больше похожим на монстра, притаившегося за кроватью, чем на что-то реальное или материальное.

Правящие классы России уже давно определили свои климатические цели и задачи и успешно их реализуют. Эти цели отвечают их ключевым интересам — как можно дольше удерживать ренту от продажи ископаемого топлива, обеспечивать безопасность цепочек поставок и конкурентоспособность продукции, а также сохранять инвестиции там, где они приносят надежную прибыль. Могут ли российские левые предложить альтернативу, которая поставит в центр климатической стратегии людей, равенство, планету и солидарность с наиболее уязвимыми слоями населения? На данный момент это открытый вопрос — и у нас уже мало времени, чтобы найти на него удовлетворительный ответ.

[Это статья первоначально была опубликована на английском в журнале Jacobin]