Разговор с Фемподмогой: «Мы пытаемся дать беженкам ощущение подружеской связи и поддержки»

S: Расскажите, пожалуйста, сначала немного о себе.

ЖЧ: В декабре 2021 я переехала из Москвы в немецкий Ганновер, где работает в университете мой муж, иранец. Неспешно учила немецкий, дописывала диссертацию по американской политической истории и удаленно работала. В феврале началась война, и я включилась в общеевропейское волонтерское движение.

Жанна Черненко, фото из личного архива

S: Как возникли ваши инициативы Фемподмога и Lingvo волонтеры? Насколько тесно связана их деятельность?

ЖЧ: Lingvo-волонтеры возникли первыми. Я участвовала в разных группах удаленной эвакуации как координаторка. Искала транспорт и хостов для беженцев, въезжающих в ЕС, собирала информацию о лечении и регламентах прибытия в разных странах ЕС. У меня и других волонтеров постоянно возникала потребность в переводе, потому что все европейские языки знать невозможно. Удаленные переводчики были нужны для перехода границы, для коммуникации с встречающими, для перевода документов. Языковая помощь также нужна европейским хостам и водителям, которые не знали украинского/русского, но хотели помочь.

Я посоветовалась с другими волонтерами и вместе с удаленной волонтеркой из Вашингтона, Машей Борисовой, мы создали чат в телеграм, куда стали приглашать известных переводчиков и их подписчиков. В некотором смысле мы находили друг друга. Переводчики — люди мира, очень многие из них уже были задействованы в разных волонтерских инициативах и хотели помогать еще.

Мы создали площадку, где волонтеры и беженцы могут централизованно решать вопросы с переводом. Потом мы разрослись: у нас появился чат аудиопереводов и инициатива по бесплатному обучению языкам от переводчиков в мини-группах. У нас также появилась горячая линия, но со временем необходимость в ней отпала. Мы автоматизировали многие вопросы, обросли шаблонами документов, создали комьюнити для совместных переводов. Например, два переводчика «с украинского на русский» и «с русского на немецкий», работающие в связке, могут обработать намного больше запросов, чем один переводчик с украинского на немецкий.

Фемподмога также возникла из необходимости. Ее участницы — феминистки и волонтерки, которые также занимаются переводами, адаптацией беженок, психологической помощью и т.д. Практически все — мои виртуальные френдессы, которые собрались силой фейсбука. Первое, что мы сделали — собрали информацию по безопасности для одиноко эвакуирующихся женщин и девочек. Памятки и рекомендации вместе с группой дизайнерок создавала наша волонтерка Яна из Москвы. Усилиями европейских волонтерок мы распространяли их на вокзалах, в центрах приема беженцев, в социальных сетях, через эвакуаторов и самих женщин. Затем мы стали делать памятки по каждой стране: с важными телефонами, местными фишками, инструкциями, как распознать сутенера, работающими фразами и другой важной информацией по женской безопасности в каждой из стран ЕС. Затем с помощью волонтерок-программисток мы сделали справочный чат-бот, куда сложили информацию из памяток. Прекрасная дизайнерка Таня М., тоже из Москвы, сделала нам сайт, куда мы собрали все наши инициативы.

Еще одна инициатива Фемподмоги — поддержка петиции против вовлечения украинских женщин в проституцию, легальную в некоторых странах ЕС. Она собрала вокруг себя женщин с радфем взглядами. Физически волонтерки Фемподмоги делали все то же, что и другие волонтеры, но наш фокус на женщинах. Фемподмога — это сообщество женщин, каждая из которых — отдельный волонтерский центр. Обе инициативы тесно переплетены между собой. Так, например, Lingvo волонтерка Елена перевела курс по самопомощи для женщин, переживших насилие, который мы распространяем среди бежавших от войны женщин силами Фемподмоги.

S: Фемподмога — это исключительно волонтерская инициатива или у вас есть сотрудни_цы? Присоединиться может кто угодно или есть какие-то критерии отбора?

ЖЧ: У нас не сотрудницы, а подруги. Мы держимся на взаимной симпатии и горизонтальных взглядах на мир. Обычно одна из нас приводит кого-то и знакомит с остальными. Но каждая сама определяет чем и кем заниматься. Мне кажется нет никакого критерия, кроме «это судьба».

S: Насколько вовлечены участни_цы инициативы? Большая ли у вас «текучка» или люди остаются надолго?

ЖЧ: В Lingvo волонтерах у нас есть костяк из 100 переводчиков, которые регулярно и бесплатно переводят документы беженцев: свидетельства, медицинские карты, карты прививок, письма, дипломы и т.д. И около 300 «мерцающих» переводчиков, которые готовы подхватывать разовые запросы.

Это горизонтальная и волонтерская организация. Переводчики, которые устают, просят нас временно убрать их из списков доступных, и на их места приходят другие. Сейчас у нас есть 10 админ_ок из разных часовых поясов, которых мы набрали из числа переводчиков. Все мы так или иначе заняты и в других волонтерских инициативах. У нас царит этакий вавилонско-волонтерский дух.

Что касается Фемподмоги, то поскольку мы держимся на сестринстве и взаимоподдержке, у нас действует принцип «Устала? Отдохни». Это более камерная группа. Нас всего 20 женщин, и мы вынуждены беречь подруга подругу. Прямо сейчас практически у всех участниц есть курируемые беженки и их семьи, поэтому мы перешли в режим помощи по конкретным кейсам, а не ищем нуждающихся по группам, как было в самом начале.

Волонтер на украино-румынской границе. Фото: Michel E, unsplash.com

S: Как вы уже рассказали, у Фемподмоги много направлений работы — от перевода документов до психологической помощи. Какое из них для вас приоритетное? Или все из них одинаково важны?

ЖЧ: Мне кажется, чтобы мы ни делали, феминистская оптика пронизывает нашу деятельность. Например, когда мы ищем психологов для женщин, то часто обращаемся к психологиням из Ассоциации Фемтерапии. И да, у нас есть фокус: это предотвращение насилия в отношении женщин, консультация и подружеская помощь женщинам. А спектр этой помощи очень широк.

Казалось бы, бытовая помощь не должна быть гендерно окрашена, но на практике волонтерка с феминистскими взглядами предлагает более здоровую помощь и помогает женщине увидеть скрытые угрозы, которые та из-за стресса не всегда может распознать. У нас был случай, когда наша волонтерка из Италии сопровождала группу девушек в итальянскую полицию как переводчица. Она увидела признаки харассмента, которые позволили себе итальянские офицеры и пресекла их. Совсем недавно мне пришлось объяснять французскому волонтеру, что его желание поселить у себя симпатичную ему девушку, мягко скажем, нездоровое, и этой девушке не будет спокойно и безопасно рядом с ним, а коктейль из чувства признательности и осознания своей зависимости не лучшая смесь в ее ситуации.

И я говорю не о каких-то криминальных случаях, с которыми наши волонтерки тоже сталкивались, а о самом механизме дисбаланса власти. Феминистки знают, когда баланс нарушен, а механизм «женщина в беде» запущен, и помогают женщинам избежать попадания в абьюзивные сценарии.

S: С какими проблемами к вам чаще всего обращаются бежен_ки? Как они вас находят? Насколько часто удается им помочь? Обращаются ли к вам беженцы-мужчины?

ЖЧ: К нам обращаются за информационной помощью, в поиске психологической помощи, для решения конкретных проблем (жилье, обучение, поиск комьюнити, помощь с детьми и т.д.). Сейчас, как я уже сказала, мы перешли в режим кураторства женщин и их семей. У каждой волонтерки есть опекаемые женщины, которым она помогает разобраться в местной бюрократии, быте и иногда в себе, если есть запрос на моральную поддержку. По сути, мы пытаемся предоставить подружескую помощь женщинам, бежавшим в чужую страну и оказавшимся без друзей и знакомых. То есть хотя бы на время дать женщинам ощущение подружеской связи и поддержки.

Мужчины? Каждое свое утро я начинаю в чате подростков — украинских парней, разбросанных по немецким городам, которым лично помогла выехать в Германию до наступления их совершеннолетия. Что касается мужчин призывного возраста, то их среди ищущих у нас помощь очень мало, по объективным причинам (поскольку в Украине действует военное положение, мужчинам от 18 до 60 лет за редкими исключениями запрещен выезд за границу — ред.). Обычно они идут комплектом к своим пожилым мамам. Ну и наш фокус все же на женщинах.

S: Сталкиваются ли украинские бежен_ки с дискриминацией в сфере труда? В чем она выражается?

ЖЧ: Украинки приезжают с детьми, а социальные системы европейских стран не рассчитаны на такое количество детей. Детские сады переполнены, и в них практически невозможно попасть ребенку беженки. Со школьниками немного проще, так как дети школьного возраста обязаны ходить в школу, но и это требование уже не строго соблюдается. В Берлине, например, около 1600 украинских детей пока не смогли пойти в школу из-за нехватки мест. Женщины оказываются привязанными к детям. При этом они обязаны ходить на интеграционные курсы, куда детей не возьмешь. Близких подруг или родителей рядом нет. Это откат в сторону одиночества, неудобства и необходимости конкуренции со связанными руками. Разница с теми же сирийским беженками в том, что те приезжали кланами, и в мусульманских семьях мужчина работает, а женщина смотрит за детьми. У украинок обычно нет рядом ни мужей, ни семьи, нет родственников. Этот разрыв с семьей снижает женскую мобильность и усложняет поиск работы.

Кроме того правительство той же Германии планирует с помощью украинских беженцев решить проблему с недостатком средне-специальных кадров. В Германии есть хорошая система профессионального переобучения, но чтобы туда попасть, нужно сначала поднять язык на уровень В1-В2. Переучиваться, например, на массажистку преподавательнице вуза или журналистке морально тяжело. Женщинам с техническими и IT-специальности легче, потому что их не заставляют переучиваться, а предлагают сперва подтянуть язык.

Я говорю про Германию так много, потому что сюда бежали, наверное, большинство женщин. 3 из 4 запросов на перевод в группе Lingvo волонтеров касается пары украинский-немецкий.

S: Собираете ли вы информацию о действиях сексуальной индустрии в отношении бежен_ок? Можно ли говорить об увеличении случаев секс-торговли (sex-trafficking) в связи с войной?

ЖЧ: В самом начале мы занимались этими историями, пытались собрать данные, отдельные кейсы, не из любопытства, а чтобы предотвратить попадание женщин в human trafficking.

Я лично сдавала полиции и журналистам объявления от немецких сутенеров, которые не скрываясь, публиковали в группах помощи беженцам приглашения поработать в борделях. Кроме того, мы получали свидетельства присутствия на границах подозрительных людей, прикидывающихся волонтерами. У нас был случай, когда наша волонтерка с помощью информирования сумела отделить девушку-беженку от нового опасного знакомого. Беженки и сами достаточно разумны, но в состоянии стресса, вызванном войной, сложно быстро реагировать. Да и в целом, нелегко отличить волонтера от не-волонтера.

Мы несколько разочаровались в действиях полиции в разных странах. Мы коммуницировали с немецкой и австрийской полицией по отдельным кейсам. Они не предприняли тех мер, на которые мы рассчитывали. Те случаи, с которыми мы сталкивались, говорят о том, что криминальная сфера Европы радостно потирает руки, а human trafficking вырос. Но странно было бы ожидать чего-то другого в ситуации огромного количества плохо защищенных женщин без настроенных социальных связей.

S: Что можно противопоставить практикам сексуальной эксплуатации бежен_ок?

ЖЧ: Сексуальная эксплуатация, как и любая другая эксплуатация, появляется там, где есть дисбаланс власти. А война — это не просто дисбаланс, это разрушение всех привычных связей, это травма, с которой женщина вынуждена бежать в чужие земли, это стресс и физическое неудобство, длительный опыт уязвимости и зависимости.

Поэтому попадание в эксплуатацию может предотвратить только социальный отпор, который общество должно давать для защиты самых уязвимых членов. Беженцы — это уязвимая группа, женщины — это уязвимая группа. Пока в Германии, Австрии, Нидерландах и других странах ЕС существует огромная сфера легальной торговли женщинами, а вокруг нее — еще 9 кругов нелегальной, открыто вербующей женщин и детей, то говорить о социальном отпоре не приходится.

Иными словами, формальная забота при существовании в центрах европейских городов легальных улиц красных фонарей и тысяч нелегальных переулков недостаточна, учитывая масштабы катастрофы. Нельзя вырыть в центре города яму, куда регулярно падают люди, продолжать говорить, что они падают туда добровольно и одновременно пытаться удержать миллионы женщин за руку от попадания в нее. Идея контролируемого зла в случае с легализацией проституции, жертвами которой становятся, в первую очередь, уязвимые женщины, не работает.

S: Сотрудничаете ли вы с другими волонтерскими инициативами, помогающими бежен_кам? Если да, то с какими?

ЖЧ: Мы регулярно сотрудничаем и обмениваемся информацией с группами эвакуации, например с прекрасными ребятами из Rubikus. Мы советуем женщинам находящимся в Украине или оказавшимся в России выезжать именно с этой группой. Первые памятки по женской безопасности мы разработали в сотрудничестве с их волонтерами. Наши памятки я видела примерно во всех феминистских сообществах, которые сама читаю.

Lingvo волонтеры много переводят для разных волонтерских инициатив Европы: для медицинских проектов, проектов помощи детям с расстройствами аутического спектра и т.д. Мы также сотрудничаем с разными переводческими проектами и помогаем разгрузить их переводчиков.

Каждая волонтерка Фемподмоги связана ниточками с оффлайн волонтерскими инициативами в своем городе/регионе. У меня такая ниточка — инициатива по сбору гуманитарной помощи от местного муниципалитета. Наша волонтерка Катя очно учит беженцев немецкому, решает их бытовые и бюрократические вопросы и как оперная певица интегрирует украинских детей через искусство. Другая волонтерка Ксения ведет крутой тг-канал «Проклятая амбивалентность» и подкаст «Своя комната» и подружески помогает украинским феминисткам, бежавшим от войны в Берлин. Дарья интегрирует украинских подростков в другом немецком городе и переводит в Lingvo волонтерах. Девушки в Италии, Франции, Австрии продолжают вести свои семьи и оказывать им подружескую помощь. Волонтерки из России переводят, администрируют, занимаются дизайном и помогают удаленно. Особо сложные кейсы мы обсуждаем в группе и вместе ищем решение.

Фото: Marjan Blan, unsplash.com

S: Знаете ли вы, как складывается судьба людей, которым вы помогали? Насколько часто бежен_ки возвращаются обратно в Украину?

ЖЧ: Да, в Фемподмоге из-за специфики нашей помощи, мы остаемся в контакте с теми, кому ее оказывали. В Lingvo волонтерах поток запросов слишком высок, чтобы отследить дальнейшую судьбу человека. Но я все чаще вижу, как Lingvo волонтеры сопровождают семьи, которым помогли. Формируют группы, где распределяют время. Например, кто-то может заниматься очным сопровождением семьи 1-2 часа в день, кто-то меньше и реже. Обычно такая языковая регулярная помощь нужна в семьях, где есть больные и пожилые люди. Мы переводим очень много медицинских документов.

Я лично знаю два случая возвращения в Украину из тех, с кем общалась. В первом случае девушка вернулась к старенькой маме, во втором женщина вернулась к раненому на войне мужу. Мне сложно сказать, как часто люди возвращаются. Наверное, лучше смотреть на сводки пограничной службы Украины.

S: Чем обычно мотивировано возвращение — надеждой на скорую победу Украины или отсутствием возможностей в стране, в которую эмигрируют бежен_ки?

ЖЧ: Беженки все же не эмигрируют, а бегут. Если у них нет близких, уже устроившихся в ЕС, то они попадают в очень жесткую, морально тяжелую трубу беженства. Центры приема беженцев выглядят как палаточные городки в выставочных центрах, где женщина лишена личного пространства и привычного комфорта. Бюрократы живут в своем мире и записывают людей на прием раз в 3 месяца, из-за чего беженки находятся в подвешенном состоянии с множеством нерешенных вопросов и списком инстанций, продвижение по которым происходит в слоу-мо. Про отсутствие должной помощи с детьми и ограничение женской мобильности я уже говорила.

Самостоятельный съем жилья — тяжелый квест, так как беженцам сложней получить рекомендации, они часто не могут показать собственникам рабочий контракт. Эйфория помощи первых месяцев войны прошла, и арендодатели часто требуют от беженки набора гарантий как от среднего немца или голландца. Выросшая конкуренция и нехватка жилья делают это мероприятие очень трудоемким. Из тех женщин, с которыми я сейчас общаюсь, все тянут эту лямку. Морально это очень тяжело, когда в Украине они оставили родителей, налаженный быт, все свои социальные связи.

Недавно один из подростков, с которым мы сдружились и которому помогли пересечь две страны на пути в Германию, сказал, что хочет вернуться в Украину. Ему 18, мама вытолкала его перед самым совершеннолетием и осталась дома с неходячими стариками. У нас нет уверенности, что его впустят обратно в Германию, и поэтому я отговариваю его. А он просто хочет к маме. Он устал от взрослых решений, от чужого мира и одиночества. И хотя формально у него все хорошо — есть немецкая семья, которая о нем заботится, есть соцработница, которая учит его жизни в Германии (здесь подростки могут получать поддержку до 21 года), он хочет домой. Защитить свой дом и просто побыть с родными. А дома — война. Это очень страшно: понимать, что дома — война. И мне кажется, это понимание вызывает у людей одновременно и желание вернуться, защитить тех, кто остался, и страх вернуться, и душевную боль от всего этого.