Конец деполитизации и социалистическая политика: против академизма

Марксисты называют этот момент революционной ситуацией. Как известно, Ленин писал о трех качественных ее признаках: 1) неспособность правящих классов удерживать свою власть старыми методами; 2) резкое и чрезмерное обострение нужды угнетенных классов; 3) значительное повышение активности и творческой энергии масс. Мы еще не живем в революционной ситуации, но конечной остановкой кризиса, в который нас погрузила агрессивная война с Украиной, является именно она. Первый и второй признаки налицо, внимательные наблюдатели отметят и постепенное разворачивание третьего.

Ускорение истории означает качественное повышение общественной неопределенности. На прежние большие исторические процессы накладываются локальные тенденции, их конфликты ведут к рассогласованию экономических и политических структур, что в свою очередь запускает новые энтропийные процессы — все их почти невозможно ухватить как единую картину. Традиционно сильной стороной любого марксистского политического анализа было умение представить конкретную политическую борьбу конкретных партий как следствие и часть социально-экономической структуры отдельно взятого общества. Но любой анализ хорош тогда, когда наблюдаемые процессы закончились или по крайней мере разведены во времени или пространстве. Погружение современной России в бездну требует не столько академического анализа, сколько политического чутья и ответственности.

Какое политическое высказывание нам нужно

Война взрывает мировой порядок и создает огромное пространство страха и боли. Гибнут мирные жители, гибнут солдаты, уничтожается безумное количество человеческого труда. И хотя вопрос о том, кто именно в наибольшей степени страдает от войны является основанием для определения политической позиции, но строить свою политическую стратегию исходя исключительно из этого невозможно. Важно понять, где самая уязвимая точка оказавшегося в кризисе политического режима — точка, которая может стать источником нового положения вещей и новых перспектив.

Первый шаг любой радикальной программы это честный ответ, кто такие мы и чего мы хотим. Мы — российские социалисты и коммунисты, готовые блокироваться с любыми искренними демократами — людьми, которые, как и мы, хотят завершить позорный период отечественной истории, начавшийся в далеком 1993 году с расстрела Белого дома. Окончание войны — какой бы страшной она ни была — не является для нас единственной политической целью. В этом мы тактически расходимся с нашими левыми товарищами в Украине и по всему миру. Империалистическая война против своего отечества, являющаяся одновременно конфликтом, грозящим перерастанием в большую европейскую, а затем и мировую войну, — достаточно ужасающая перспектива, чтобы и украинцы, и социалисты всего мира прилагали все усилия к российскому военному поражению. Но для нас, российских левых, ужасающей является и перспектива оказаться по его итогам в ситуации, в которой оказались прогрессивные партии Ирака после унизительного провала авантюры Саддама Хуссейна по аннексии Кувейта в 1991 году. Нищающий режим потерпевшего поражение диктатора открыл охоту на оппозиционеров всех мастей, потерял контроль над собственной военщиной и возобновил этнические чистки курдов. Как граждане России и как российские политики мы хотим переучреждения российского государства и создания в стране нового политического режима, а не быть запертыми в клетке с озверевшими от собственного исторического бессилия наемниками и бандитами.

Если нужна историческая аналогия требуемого сегодня политического шага, то это формула Плеханова, выдвинутая им в 1905 году — врозь идти, вместе бить. Вся российская оппозиция должна понимать, кто ее настоящий враг сегодня, и каковы ближайшие политические цели, которых мы хотели бы достичь в течении года-двух. Несмотря на деградацию системной и развал несистемной оппозиций в России, сейчас самое время писать политические программы. Программы, понимаемые не как электоральные платформы за все хорошее и против всего плохого, а как сжатое изложение принципов и фундаментальных решений, за которые мы выступаем. Алексей Навальный, еще раз подтвердив, что он является ведущим антипутинским политиком, опубликовал такую программу первым — опубликовал ровно за день до того, как Владимир Путин выступил со своим бессодержательным посланием охвостью российского парламента. Очевидно, что у Навального есть политическое чутье, так как он даже из тюрьмы отслеживает и использует такие моменты. Российским социалистам нужна своя аналогичная программа, которая бы обошла Навального если не в скорости реакции, то хотя бы в фундаментальности предлагаемых перемен. Это тем более важно, что в отличии от либеральной оппозиции мы не можем рассчитывать, что в момент Х на нашу сторону перейдет утомившаяся от Путина наиболее прозорливая часть российских правящих классов вместе с частью полиции и армии.

Наиболее чувствительные и честные натуры могут возразить, до программ ли, когда вот-вот фронт будут захлестывать новые волны российского и украинского наступлений, а вслед за ними новые тысячи призывников и мобилизованных будут отправлены исправлять очередные ошибки неспособного учиться генералитета. Это справедливое возражение требует уточнения: как вообще в современном мире возможна практическая и идейная политика, политика несводимая к коррупции, блату и сиюминутным сговорам буржуазных кланов по распределению общественных благ.

Известно, что марксисты видят политику двояким образом: 1) как государственную политику в интересах правящего класса (буржуазии); 2) как практическую политику классовой борьбы в масштабах всего общества. Последняя, более соответствующая реальной практике исторических социалистических и коммунистических партий, заключается, прежде всего, в обличении правительства и правящих классов — чтобы через это направлять стихийные процессы консолидации трудящихся классов. В хрестоматийной работе «Что делать?» Ленин красноречиво выводит такое видение политики, различая деятельность влиятельного британского профсоюзного лидера Роберта Найта и социал-демократического депутата немецкого парламента Вильгельма Либкнехта. Если Найт для него своей организаторской работой воплощает именно стихийный процесс формирования рабочих союзов, то Либкнехт обличая немецкий капитализм в печати и парламенте, проводит социалистическую программу во всех классах и слоях Германии — и таким образом, по мысли Ленина, является примером для российских марксистов. Обличение и пропаганда — основная функция практической социалистической политики до взятия политической власти.

В этом социалисты примыкают к интеллектуальной традиции республиканизма, восходящей к древним грекам, а из относительно недавних теоретиков которой можно назвать Ханну Арендт. С точки зрения республиканизма, политика это то, что существует в народном собрании, где народ обсуждает важные коллективные проблемы. Так как в нашей реальности народ никогда не может быть полностью явлен, а народные собрания в таком масштабе в принципе невозможны, то мы должны считать народным собранием всякую общественную жизнь, а народом (частью его) — любую группу людей, не наделенных политической властью. То есть мы снова возвращаемся к ленинской идее обличения и пропаганды на фоне стихийных процессов организации и самоорганизации людей. Мы не можем здесь и сейчас остановить войну, мы не можем изменить режим, но мы должны продвигать нашу программу там, где люди стихийно будут выходить из под кремлевского влияния.

Возможности нашего времени

Эта формула социалистической политики известна любому активисту любой из многочисленных групп и партий российского левого спектра. И, тем не менее, вместе с этой формулой мы за 20 лет путинского правления оказались в стратегическом тупике. Имя этому тупику — деполитизация. Деполитизация — это главное оружие российского правящего класса чиновников и олигархов, кащеево яйцо российской буржуазии, кольцо всевластья постсоветского капитализма. Везде, где прорастали ростки общественной жизни, где грозило образоваться публичное пространство, в котором социалистическая программа могла иметь успех, везде появлялись агенты российского государства и превращали общественную жизнь в частную, разбивали общество на массу атомизированных индивидов с адресными социальными выплатами. Все локальные успехи профсоюзов, социальных движений и низовой городской политики разбивались о большое технократическое правительство и безличную власть экспертов со спрятанными членскими билетами «Единой России».

Даже война на первых порах не изменила эту особенность российского режима. Чрезвычайное положение, черно-белое разделение на друзей и врагов, политические репрессии — власти всеми силами делают вид, что это касается либо только территорий вдоль линии фронта, либо каких-то маргиналов-иностранных агентов, а вовсе не сотен тысяч и миллионов российских граждан. Путин до последнего тянул с необходимой для нужд фронта мобилизацией, потому что за этим следовало вовсе не эфемерное падение рейтинга, а обрушение столь тщательно оберегаемого им и его администрацией режима деполитизации россиян. Тем не менее, к лету-осени 2022 года Рубикон был перейден: Украина и ее народ сумели навязать Путину тотальную войну, и фронт превратился в кровавый и непрекращающийся источник политизации. Сформировалось простое и неконтролируемое Кремлем противоречие: российская армия мирного времени не только не может одержать над поддерживаемыми экономиками Запада украинцами победу на поле боя, но даже чтобы просто не проиграть ее нужно постоянно подпитывать людьми и ресурсами. Сотни тысяч резервистов и мобилизованных отправились к местам боевых действий и вместе с дезертирами первых месяцев войны донесли до части российского общества степень неготовности армии и неадекватности военного руководства. И теперь Кремль оказался в ситуации цугцванга, когда каждый следующий шаг сулит ему катастрофу: если все останется как есть, то он проиграет войну, а если сыграет ва-банк, объявит военное положение, переведет экономику на военные рельсы и призовет, скажем, 3-5 миллионов человек в армию для достижения решительной победы, то последствия такого шага невозможно предсказать. Одно будет ясно точно — деполитизация россиян с треском закончится.

Собственной военной авантюрой Путин создает мощнейший институт организации и политизации российских трудящихся — призывную армию военного времени. Государство вырывает человека из привычного окружения и тщательно настроенных на частную жизнь институтов — семьи, друзей, мелкого бизнеса, организованных рабочих мест на крупных предприятиях — соединяет с такими же товарищами по несчастью, организует в отряды и выдает им оружие. До сих пор военкоматы по указанию сверху проводили откровенно классовую политику мобилизации, призывая солдат из сельской местности наиболее бедных отдаленных или национальных регионов, тщательно оберегая ядро российского рабочего класса из городов-миллионников. Но чем хуже будут идти дела на фронте, тем менее актуальными станут эти ограничения. Так или иначе солдаты российской армии и их командиры будут вынуждены политизироваться, так как от решений на фронте и в тылу зависят их собственные жизни. Эта политизация едва ли сама собой будет протестной, наоборот, их в первую очередь будут кормить патриотической пропагандой и призывать идти в самоубийственные штурмы за новые звездочки на погонах генералов. Но даже сознательная лоялистская политизация в наших условиях это уже провал долгосрочной кремлевской стратегии. Кроме того, мобилизованные солдаты и младшие командиры армии будут и в первую очередь разочаровываться в обещаниях путинских политиков. Чем дольше, тяжелее и неудачнее будет идти война, тем сильнее будет их разочарование. Военное братство не должно стать в глазах солдат и их родственников единственной альтернативой путинской имперской клептократии.

Разворачивание третьего признака революционной ситуации — повышение творчества масс — сегодня связано почти исключительно с мобилизованными солдатами. Возле крупных городов созданы базы подготовки мобилизованных, на видео с которых мы наблюдали конфликты с офицерами, требования выплат и снаряжения. После попадания батальонов мобилизованных солдат на линию фронта пошли коллективные видеообращения к губернаторам с просьбами повлиять на судьбу подразделений — обеспечить довольствием, вывести с опасных участков, критика командования. Вероятно, через родственников эти обращения оказываются в сети. Самое удивительное, что губернаторы иногда даже реагируют, и то или иное формирование получает какую-то поддержку. В других ситуациях срабатывает репрессивная машина — стихийные лидеры таких групп изолируются, арестовываются, получают по новейшему репрессивному законодательству большие тюремные сроки (как тот омский солдат, что угрожал своему командиру и получил 6 лет тюрьмы), а сами подразделения могут расформировывать или направлять на наиболее опасные участки. Но едва ли такие меры могут подавить недовольство, тем более, если за первыми сотнями тысяч мобилизованных солдат последуют следующие волны призыва.

Власти боятся протестов на фронте, но не могут их остановить. Со временем солдаты научатся не выдавать своих лидеров, осознают какая сила находится в их руках. Важно, чтобы эта политически важнейшая (их много, они организованы, они вооружены) часть современного российского общества не была оставлена на произвол властей и влияние фрондирующих русских националистов из бывших армий ЛДНР. Российским социалистам нужны свои каналы связи с нагревающейся армией помимо провластных «военкоров» и спорадических видеообращений с передовой. Разумеется, как всякая армия она повинна в многих преступлениях, но и как всякая призывная армия она одновременно является слепком общества. И может случиться, что именно фронт, как и 105 лет назад, станет наиболее политизированной частью российского народа, той его частью, что покончит с этим кровавым театром безумия.

Это возвращает нас к дискуссии о принципах социалистической программы и партии, которая эту программу будет продвигать. Текущие российские левые организации в значительной степени разгромлены и дезорганизованы. Им нужно будет заново сплачиваться и находить новые формы. Нам нужна организация, которая бы объединила и эмиграцию, и тех, кто остался, и тех, кого отправили на ненужную войну. Мы не можем остановить войну здесь и сейчас, но мы можем готовить ее конец — и готовиться к тому, что случится после того, как замолчат пушки.