Кроме налоговой реформы и продолжения приватизации, в первые годы президентства Владимира Путина были приняты Земельный кодекс, закрепивший частную собственность на землю, и Трудовой кодекс, благоприятный для работодателей. Принятие этих законодательных актов было напрямую связано с новой расстановкой политических сил — в президентской администрации не скрывали, что причиной, почему подобные законопроекты не были приняты в предыдущем десятилетии, было «оппозиционно настроенное парламентское большинство».
Апогеем неолиберальных преобразований первых президентских сроков Владимира Путина стала монетизация льгот, продолжавшая, по словам исследовательницы Жюли Хеммент, логику социальных преобразований ельцинской эпохи, основанных на моделях Всемирного банка. Реформа вызвала широкие протесты по всей стране, что в каком-то смысле обусловило постепенное сворачивание неолиберальных преобразований во время второго срока. Тем не менее, внешние шоки, вроде кризиса 2008 года, заставляли власти регулярно возвращаться к практикам «оптимизации», сокращения социальных расходов и дерегулирования. Из года в год в выступлениях Владимира Путина и Дмитрия Медведева можно было услышать о необходимости «перестать кошмарить бизнес», сократить государственный аппарат и продолжить приватизацию. Все это сочеталось с риторикой повышения социальных обязательств государства, «майскими указами», etc. Политолог Илья Матвеев считает, что несмотря на «гибридный» характер российского неолиберализма, в который вносят изменения силовая бюрократия, заинтересовнная в сохранении патримониального характера политического режима, и социальная риторика как способ его легитимации, «на более фундаментальном уровне путинская модель экономики и социальной сферы выступает органичной частью глобального неолиберального поворота, ключевая особенность которого заключается в переопределении отношения между государственным и частным, в переизобретении «государственного» (public) как такового».
Хорошим показателем этого процесса служит резкое увеличение числа российских долларовых миллиардеров: если в 90-е их можно было пересчитать по пальцам, к началу 20-х годов их число перевалило за сотню. Эти цифры не очень хорошо сочетаются с распространенной точкой зрения, что Путин покончил с «олигархами». На самом деле, за последние 20 лет власть крупного капитала стала структурной, а его лоббистские возможности резко возросли. Это не мешает проведению периодических «публичных порок», вроде дела ЮКОСа или братьев Магомедовых. Элизабет Шимпфессль так объясняет это противоречие:
«Хотя в России проводятся парламентские и президентские выборы, вертикальная организация власти означает, что буржуазия, избегая контроля со стороны общества, опекается только Кремлем. Когда того требуют его интересы, Путин может использовать негативное отношение россиян к богатой элите в собственных целях, но в остальное время он укрепляет ее положение, употребляя свою власть для защиты ее притязаний на собственность».
Но, пожалуй, самым важным воздействием неолиберализма на становление существующего политического режима стала деполитизация и атомизация российского общества. Вопреки распространенным представлениям о россиянах, они полагаются преимущественно на себя, не полагаются на коллективное действие и в некоторым смысле представляют собой идеал «человека экономического», максимизирующего выгоды и минимизирующего издержки в рыночной логике.
В этих условиях авторитарный поворот нулевых был не сворачиванием, а продолжением неолиберализации. Как писала Лилия Шевцова, «экономический либерализм... был виагрой для российского авторитаризма». Показательно, что и критика Путиным «неолиберальной системы» часто связана с недостаточно точным следованием «западных партнеров» неолиберальным принципам фритредерства и «деполитизации» мировой торговли. В этом Путин действительно предстает «последним неолибералом Европы».
Разговор о неолиберализме не случайно актуализировался после 24-го февраля. Кажется, он не только может помочь объяснить причины трагедии (например, деполитизацию и атомизацию российского общества, политические стратегии «реальных неолиберализмов» в разных точках мира, характер политического режима в России, etc.), но и дополнить дискуссию о будущем, в котором мы хотим жить: конфликт вскрыл так много противоречий как в России, так и в мире в целом, что надежда на «Прекрасную Россию Будущего» с независимыми судами, конкурентными выборами и свободными СМИ уже не кажется ни реальной, ни достаточной.