Как превратить планету в трущобу

В Свободном марксистском издательстве вышел перевод сборника Майка Дэвиса "Кто построит ковчег?", презентация которого пройдет в субботу, 3 декабря, в Москве, на ярмарке Non-fiction в Центральном доме художника. Сентябрь публикует вошедшее в сборник интервью Майка Дэвиса журналу Tomdispatch, 2006.

Короткие волосы и усы Майка покрыла седина, но он до сих пор сохранил своё мощное сложение сына мясника, когда-то давно таскавшего туши животных для своего отца в Эль-Кахоне, пригороде Сан-Диего. Он немедленно сажает тебя в машину и везет в загородные районы Сан-Диего – к Макособнякам [1], или дальше, к границе с Мексикой, прямо к новенькому и не всеми любимому тройному забору (где вас сопровождает взглядом пограничный патруль). Дэвис – туристический гид твоей мечты, ходячая энциклопедия всего необычного и захватывающего, что есть в Южной Калифорнии. Ни одна деталь пейзажа не ускользнёт от его комментария, краткого описания либо анализа. Пограничный мост, который мы пересекаем вдали от города, в пустыне, это самый высокий бетонный мост в стране. Майк замечает и описывает все военные суда в бухте Сан-Диего, включая десантные корабли «Морских Котиков» («у флота здесь полно разных игрушек!»).

Небольшая лекция о местном рынке недвижимости сменяется ворчанием: «в Сан-Диего сейчас только и говорят, что о ценах на недвижимость!» Каждая военная база и огороженная территория, которую мы проезжаем, удостаивается обстоятельного комментария. «Люди не обращают внимания, что повсюду военные зоны. Они не видят, что вокруг смерть, что все приспособлено для убийства. Они просто вычёркивают это из жизни». То и дело всплывают воспоминания. «Единственное, что было хорошего в детстве в Сан-Диего, это портовый городок с его дешёвыми кинотеатрами. Рай для подростка». Сидишь рядом с ним в машине и начинаешь понимать, что попал на потрясающее, пусть и вполне обычное выступление эрудита, который помнит любую мелочь.

Скромное жилище Майка находится на краю одного из беднейших кварталов Сан-Диего, короткая экскурсия по которому включает показ местных граффити. Большую часть гостиной, в которой мы усаживаемся с диктофоном, занимает гигантский разноцветный дом его двухлетних детишек-близнецов, Джеймса и Кассандры (или просто Кейси). Интервьюируя его здесь, попадаешь в мир революционной истории. Все стены, углы, каждая трещинка завешены революционными плакатами, даже ванная («Camarada! Trabaja y Lucha por la Revolution!») [2]. Ты видишь вокруг ноги, топчущие российских плутократов, огромные руки, крушащие класс германских эксплуататоров, призывы «голосовать за Союз Спартака» в 1919 году.

Майк Дэвис, чья первая книга «Город из кварца» (City of Quartz) ворвалась в списки бестселлеров и обеспечила автору репутацию главного урбаниста-инноватора страны, о чем только не писал с тех пор – от «художественного уничтожения» Лос-Анджелеса до викторианского холокоста 19-го века и угрозы пандемии птичьего гриппа в наши дни. Теперь он обратил свой неустанный ищущий ум к теме глобального города – в книге «Планета трущоб», выводы которой столь ошеломляющи, что непременно должны, по моему мнению, стать предметом нашей беседы.

Мы сооружаем в гостиной импровизированное место для переговоров, между нами диктофон, начинаем. Дэвис представляет собой старый, почти забытый тип американского автодидакта, самоучки. В родоплеменные времена он мог бы быть великолепным сказителем. Посреди интервью, скорее напоминавшего вдохновенный монолог, нас внезапно прервал страшный вопль откуда-то изнутри домика. Проснулась недовольная Кейси. Майк, извинившись, срывается с места и быстро возвращается, неся на плече расстроенную, всё ещё всхлипывающую темноволосую девочку в розовых шортах и футболке. С его помощью она воспряла духом, присела и начала говорить, вряд ли менее многословно (хотя слегка менее понятно), чем отец. Вскоре она засела в домике, приобщив нас к игре в «большого злого волка». Примерно через 20 минут Кейси затихла, мы продолжили и, прежде чем я успел напомнить Дэвису, на чем мы прервались (я записал последние слова), он заговорил прямо с середины предложения, с того самого места, где остановился.

Tomdispatch: Я надеялся, вы мне расскажете, как вообще пришли к теме города.

Майк Дэвис: Я пришёл к этой теме весьма окольным путём, через изучение Лос-Анджелеса, а Лос-Анджелес я стал изучать потому что был новым левым в духе шестидесятых и много времени посвящал изучению марксизма. Я считал, что радикальная теория общества способна объяснить почти все. А потом понял, что решающим для нее испытанием будет понимание Лос-Анджелеса.

Возможно, не стоит этого говорить, но большая часть написанного мной о других городах, выросла, хотя бы отчасти, из моего лос-анджелесского проекта. К примеру, изучая тенденцию милитаризации городского пространства и уничтожения общественных пространств в Лос-Анджелесе, я начал исследовать схожие тенденции на глобальном уровне. Интерес к пригородам Лос-Анджелеса заставил заняться и более старыми пригородами по всей стране, а также формировавшейся тогда политикой в отношении городов-спутников. Таким в общем-то местечковым методом я вывожу все мировые процессы из Лос-Анджелеса, который в моем исходном проекте был разделен на 450 фрагментов.

Сейчас объясню: в 50-х агентства социальной помощи в округе обеспокоились тем, что участники войны, переехавшие в новые предместья, не чувствуют себя там как дома. Это привело к серьёзным подсчётам количества «жизненных миров» на территории Большого Лос-Анджелеса, и выяснилось, что их около 350 – небольших городков, районов, предместий. Моя стратегия исследования Лос-Анджелеса держится на идее, что каждый из этих островков имеет самобытную, необычную историю, но в то же время отражает один из аспектов целого. Убежден, что мне потребовалось бы несколько жизней, чтобы рассказать о каждом из этих мест, фрагментов Лос-Анджелеса. Такова моя методология. Полагаю, что в процессе этой работы я и стал урбанистом, поскольку меня начали так называть. Я никогда не воспринимал себя как историка, социолога, политэкономиста или урбаниста-теоретика.

TD: Но вы как-то определяете себя?

Дэвис: Как и некоторые другие из оставшихся новых левых, я видел себя как организатора, как создателя структуры власти или политического аналитика. Почти всё, что я писал или думал, соотносится весьма безумным образом с тем, что, на мой взгляд, является в данный момент обязательным с тактической или стратегической точек зрения – как если бы я до сих пор был ответственен перед национальным советом SDS [3] или чикагским представительством IWW [4].

Лос-Анджелес находился в критической точке своей истории. Глобализация реорганизовала экономику города, перераспределив её самым драматическим образом, и многие люди оказались за бортом.

И всё это стало частью стратегической головоломки, описанной в «Городе из кварца». Лос-Анджелес находился в критической точке своей истории. Глобализация реорганизовала экономику города, перераспределив её самым драматическим образом, и многие люди оказались за бортом. До сих пор у города был, да и сейчас есть, невероятный, многогранный потенциал для улучшений, для прогрессивной политики, для ошеломляющих видов активизма. Я хотел написать книгу, полезную для нового поколения активистов, при этом стараясь выработать особый взгляд на такой город, как Лос-Анджелес, фантазии которого получили материальное воплощение в его структуре. Это город, живущий в своих образах.

TD: А затем вспыхнули лос-анджелесские бунты 1992 [5]?

Дэвис: Да, и я пытался понять их как прямое следствие глобализационных процессов. Часть людей оказались победителями, часть – проигравшими. Факт состоял и в том, что глобализация в итоге пришла в Южный Централ в виде транснациональной наркоиндустрии. Это была единственная форма глобализации, которая приносила деньги в эти кварталы. Продолжением «Города из кварца» должна была стать история выступлений, связанных с Родни Кингом, на основе рассказов соседей о соседях, то есть единственной нарративной стратегии, способной передать всю полноту тех событий. Так случилось, что я cмог выйти на некоторых ключевых персонажей. Я был знаком, например, с матерью одного из парней, который сел в тюрьму за то, что чуть не убил водителя грузовика. Я также дружил с семьёй Дивэйна Холмса, главного инициатора перемирия банд в Уоттсе [район Лос-Анджелеса].

Жизни моих друзей и знакомых был наполнены такими трудностями и болью, такой грустью и отчаянием... Проживать все это вместе с ними я, работавший тогда на нескольких работах и фактически в одиночку воспитывавший ребенка-тинейджера, решил, что не смогу.

Я надеялся соединить эти истории с рассказами соседей, чтобы объяснить восстание, которое было одновременно взрывом праведного гнева в отношении полиции, постмодернистским хлебным бунтом и погромом против лавочников-азиатов. Но мой амбициозный замысел начал буксовать по двум направлениям. Я не мог найти моральное оправдание тому, чтобы использовать человеческие жизни в собственном повествовании или присваивать право говорить от лица этих людей. Одновременно я чувствовал, насколько выматывает меня этот замысел эмоционально. Жизни моих друзей и знакомых был наполнены такими трудностями и болью, такой грустью и отчаянием... Проживать все это вместе с ними я, работавший тогда на нескольких работах и фактически в одиночку воспитывавший ребенка-тинейджера, решил, что не смогу. У меня в голове была, как казалось, незаурядная идея для книги, но не было ясного сознания и эмоциональной устойчивости, чтобы её написать.

К счастью, мне удалось включить в замысел тему природных катаклизмов, и книга о протесте превратилась в «Экологию страха» (Ecology of Fear), исследование фетишизации стихийных бедствий в Южной Калифорнии, где природное предстает в социальных терминах (койоты и пумы сравниваются с уличными бандами), а социальные проблемы (такие как уличная преступность) – в виде природных явлений («одичавшая молодёжь»). «Экология страха» посвящена исторической неспособности англо-американской цивилизации понять метаболизм существующего сегодня средиземноморского мира, в котором она живет. И это непонимание составляет саму сущность Южной Калифорнии.

Я, по сути дела, сбежал в науку и перешел с микроуровня биографий на макроуровень плитотектоники и Эль-Ниньо [6]. Наука была моей первой любовью, и в итоге над книгой я больше работал в геологической библиотеке Калифорнийского Технического института (Cal Tech), чем в гостях у знакомых в Южном Централе.

TD: Перенесёмся на 15 лет вперед, к вашей новой книге «Планета трущоб», этакому масштабному урбанистическому полотну. Можно ли предполагать, что вы получаете приказы от некого глобального ЦК? И готовы ли вы просветить нас по поводу нынешней трущобизации планеты?

Дэвис: Как ни удивительно, классическая социальная теория, будь то Маркс, Вебер или даже теория модернизации времён Холодной войны, не могла предвидеть того, что произошло с городами за последние 30-40 лет. Не предвидела она возникновения огромного класса, состоящего в основном из молодежи, который живет в городах, но не имеет формальной связи с мировой экономикой и шанса обрести такую связь. Этот неформальный рабочий класс не является марксовым люмпен-пролетариатом, и речь не идет, как 20 или 30 лет назад, о «трущобах надежды», полных людей, которые в итоге пробьются в формальную экономику. Застрявший на городской периферии, обычно не имеющий доступа к традиционной культуре городов, этот неформальный глобальный рабочий класс представляет собой беспрецедентную линию развития, не предусмотренную теориями.

ТD: Можете кратко обрисовать процесс трущобизации?

Дэвис: Только в последние несколько лет мы получили возможность видеть урбанизацию в глобальном масштабе. До этого времени не было надежных данных, однако в рамках Программы ООН по населённым пунктам героическими усилиями были сделаны новые базы данных, опросы домохозяйств и анализы случаев, что позволило вполне предметно обсуждать нашу будущую жизнь в городах. Отчёт был опубликован три года назад, назывался «Вызов трущоб» и был настолько же новаторским, как исследования городской бедноты в XIX веке, сделанные Энгельсом, Мэйхью [7], Чарльзом Бутом [8] или Джейкобом Риисом [9] в США.

В данный момент минимум миллиард людей проживают в трущобах и более миллиарда являются рабочими неформального сектора, борющимися за выживание. Этот слой включает в себя самых разных людей – от уличных торговцев до поденщиков, сиделок, проституток, тех, кто продает свои органы.

Согласно этому подсчёту, в данный момент минимум миллиард людей проживают в трущобах и более миллиарда являются рабочими неформального сектора, борющимися за выживание. Этот слой включает в себя самых разных людей – от уличных торговцев до поденщиков, сиделок, проституток, тех, кто продает свои органы. Цифры шокируют, тем более если учитывать, что при наших детях и внуках человечество увеличится до предела. Примерно в 2050–60-х население Земли достигнет максимального количества, приблизительно 10–10.5 миллиардов. Меньше, чем в старых апокалиптических предсказаниях, но 95% этого бума придется на города юга.

TD: В сущности, на трущобы.

Дэвис: Рост населения будет целиком происходить в городах, преимущественно в бедных, в первую очередь, в трущобах.

Урбанизация по классической модели Манчестера, Чикаго, Берлина, Петербурга до сих пор происходит в Китае и некоторых других странах. Однако важно отметить, что урбанистическая индустриальная революция в Китае препятствует подобным процессам в других местах. Она поглощает все возможности для развития лёгкой промышленности, а постепенно и для всего остального. Но на примере китайской и некоторых других схожих экономик мы до сих пор можем наблюдать, как индустриальное развитие вызывает рост городов. Во всех других местах это происходит по большей части без индустриализации, и, что совсем шокирует, часто без всякого развития. Кроме того, старые крупные промышленные города юга – Йоханнесбург, Сан-Паулу, Мумбаи, Белу-Оризонти, Буэнос-Айрес – все пережили массовую деиндустриализацию в последние 20 лет и абсолютное снижение занятости в производстве на 20–40%.

Мегатрущобы современности возникли по большей части в 1970-х и 80-х годах. До 60-х вопрос стоял следующим образом: почему так медленно растут города «третьего мира»? Надо сказать, что тогда существовали огромные институциональные трудности для ускоренной урбанизации. Колониальные империи всё ещё ограничивали доступ в города, в то время как в Китае и прочих сталинистских государствах с помощью паспортной системы контролировались социальные права и внутренняя миграция. Большой городской бум пришёлся на 1960-е, наряду с деколонизацией. Но затем по крайней мере революционно-националистические режимы заявили право государства на принципиальную роль в обеспечении жильём и инфраструктурой. В 70-е государство начинает самоустраняться, а в 80-е, в эпоху структурных изменений, Латинская Америка, и, в ещё большей степени, Африка оказались отброшены назад. В это время города к югу от Сахары росли бо`льшими темпами, нежели викторианские промышленные города в период своего бума, но сектор формальной занятости сокращался. Как города могли поддерживать рост населения без экономического развития в классическом смысле этого понятия? Или, иными словами, почему города «третьего мира» не взорвались от таких противоречий? Впрочем, в некотором смысле они взорвались. В конце 80-х – начале 90-х произошли антидолговые бунты, восстания против МВФ по всему миру.

TD: В том числе лос-анджелесский бунт 92-го года?

Дэвис: Поскольку Лос-Анджелес соединяет в себе черты города как «третьего мира», так и первого, он вполне вписывается в глобальную картину недовольства. Незаметным для политических инстанций и лидеров того времени, но вполне очевидным для улицы было влияние самой тяжелой рецессии в Южной Калифорнии с 1938, нанесшей ущерб в первую очередь не аэрокосмической промышленности (хотя в то время об этом много писали), но самым бедным иммигрантским кварталам. Я жил тогда в центре, и через год на пустом склоне холма, населённом небольшим количеством бездомных чернокожих мужчин среднего возраста, внезапно обосновались 100-150 молодых латиноамериканцев. Еще полгода назад они были поденщиками или мойщиками посуды.

Если катализатором послужило насилие над Родни Кингом и накопившееся недовольство чернокожей молодёжи – в обществе, где массовое трудоустройство имело место только в сфере торговли «крэком», – то в итоге явление оказалось более комплексным и широким, из-за разгула мародёрства в латиноамериканских кварталах, где люди жили впроголодь и могли в любой момент быть выброшенными на улицу.

TD: Как политические инстанции и лидеры глобально интерпретировали события в городах?

Дэвис: Вывод Всемирного банка, экономических экспертов по развитию и крупных НПО в восьмидесятых о том, что, несмотря на полный отказ государства от участия в планировании и обеспечении жильём городской бедноты, люди всё же каким-то образом находят себе кров, занимают пустующие помещения и выживают, привел к возникновению концепции «самозагрузки» (bootstrap) в урбанистике. Мол, нужно дать беднякам возможность, и они сами построят себе дома и организуют сообщество. Помимо прочего, это было в целом обоснованным торжеством низового урбанизма. Но в руках Всемирного банка такая тенденция превратилась в отдельную новую парадигму: государство уходит, не переживайте по его поводу; бедные могут создавать свои импровизированные города. Им лишь нужно дать чуть-чуть микрокредитов.

TD: Причём с высокой процентной ставкой.

Дэвис: Да, именно, и тогда малоимущие граждане чудесным образом создадут свои собственные урбанистические миры и рабочие места.

«Планета трущоб» следует докладу ООН, в котором есть беспокойство по поводу глобального кризиса трудоустройства в городах, представляющего не меньшую угрозу нашему общему будущему, чем климатические изменения. Но это и воображаемое путешествие в города бедноты, попытка синтезировать огромное количество специальной литературы по теме городской бедности и незаконных поселений. В книге есть два фундаментальных вывода.

Во-первых, запасы свободной земли для самозахвата иссякли, в некоторых местах очень давно. Единственный способ построить хотя бы лачугу – это выбрать место настолько опасное, что оно не будет иметь никакой рыночной стоимости. Авантюра, все более чреватая катастрофой, – вот во что сейчас превратился самозахват. Например, если бы я отвёз вас на несколько миль к югу или через границу, в Тихуану, вы почти сразу увидели бы, что земля, занятая ранее в результате самозахватов, продаётся, иногда разделенная на части и облагороженная. Беднота в Тихуане теперь строит свои традиционные жилища только по краям оврагов или в высохших руслах, где все это не простоит и нескольких лет. Такая картина характерна для всего «третьего мира».

Самозахват приватизирован. В Латинской Америке это называется «пиратская урбанизация». Там, где 20 лет назад люди заселяли свободные земли, сопротивлялись выселению и в конце концов были признаны государством, теперь нужно платить большие суммы за маленькие клочки земли, а тот, кто не может себе этого позволить, арендует землю других малоимущих. В некоторых трущобах большинство населения – не сами сквоттеры, а арендаторы. Тот, кто был в Соуэто [Йоханнесбург, ЮАР], мог видеть, что местные жители строят у себя на заднем дворе сараи, которые сдают в аренду. Основная стратегия выживания для миллионов людей, которые живут в городе достаточно долго, чтобы обзавестись небольшой собственностью, состоит в следующем: разделить её и стать арендодателями для более бедных, которые иногда тоже делят съемные участки и сдают в аренду другим. Прежний ресурс пространства, когда-то романтически воспевавшаяся полоса свободной земли в городе, по большому счёту перекрыт.

Все больше людей вытесняется в социальные ниши нескольких типов, позволяющие выживать: слишком много рикш, уличных торговцев, слишком много африканок, превращающих свои лачуги в алкогольные ларьки, слишком много людей работают в прачечных, слишком многие стоят в очередях на бирже труда.

Другой важный вывод касается неформальной экономики – способности бедного населения находить средства к существованию посредством нелегальной экономической деятельности, такой как уличная торговля, поденный труд, работа домашней прислуги или даже криминал. Надо сказать, что неформальная экономика романтизирована еще больше, чем самозахват, а уж сколько раз провозглашалась способность мелкого предпринимательства вытащить людей из нищеты. И все же статистические данные со всего мира показывают, что все больше людей вытесняется в социальные ниши нескольких типов, позволяющие выживать: слишком много рикш, уличных торговцев, слишком много африканок, превращающих свои лачуги в алкогольные ларьки, слишком много людей работают в прачечных, слишком многие стоят в очередях на бирже труда.

TD: Вы хотите сказать, что «третий мир» превращается в этакий трёхсотый?

Дэвис: Я говорю о том, что два основных механизма приспособления бедного населения к жизни в городах, в которые государство давным-давно прекратило инвестировать, достигли пределов своих возможностей. Достаточно посмотреть на прирост населения в бедных городах за последние два поколения. Зловещий, но очевидный вопрос звучит так: что находится за этой чертой?

TD: Вот цитата из «Планеты трущоб»: «Вместе с самой что ни на есть великой стеной высокотехнологичных систем пограничного контроля, блокирующих масштабную миграцию в богатые страны, трущобы остаются приоритетным решением проблемы складирования избыточного числа людей в этом столетии».

Дэвис: Двумя крупнейшими городами бедноты в Европе XIX века, соответствующими нынешней модели, были Дублин и Неаполь, но никто не считал, что за ними будущее; а других дублинов и неаполей не появлялось – в том числе благодаря той отдушине, каковой стала трансатлантическая эмиграция. Сегодня возможность миграции с Юга в основном перекрыта. Беспрецедентными являются, например, системы контроля в Австралии и Западной Европе, по существу, созданные для полного исключения миграции, кроме ограниченного потока высококвалифицированной рабочей силы. Мексиканско-американская граница исторически представляет собой несколько иное. Она служит плотиной, регулирующей поток рабочей силы, но не перекрывающей его вовсе. В целом же у жителей бедных стран сегодня нет тех условий, которые были раньше у малоимущих европейцев.

Неумолимые силы выталкивают людей из сельской местности, и это население, ставшее излишним благодаря глобальной экономике, оседает в трущобах, на городской периферии, которая не является ни сельской местностью, ни городом в прямом смысле этого слова, а тем странным явлением, над которым ломают голову теоретики урбанистики.

В Соединённых Штатах мы бы назвали это словом экзурбия, но здесь загородные массивы – довольно особый феномен. Если взглянуть на американские города, больше всего поражает, что жители этой самой экзурбии, то есть загородных посёлков, ездящие на работу на окраины городов из бывшей сельской местности, теперь в огромных количествах проживают в Макособняках, возле которых стоит все больше внедорожников. Из-за них традиционный Левиттаун [10] 50-х, с его кое-как слепленными домиками, этими камерами потребления, выглядит вполне экологически эффективно. Иными словами, средний класс уходит из городов, оставляя экологический след в два-три раза больше ареала своего обитания.

Другая сторона этого процесса – беднейшие вытесняются в самые опасные места на осыпающихся склонах рядом со свалками токсичных отходов, живут на затопляемых территориях, что приводит к ежегодно возрастающим потерям от природных катаклизмов, связанных не столько с природными изменениями, сколько с отчаянным риском, которому вынуждена себя подвергать беднота. В больших городах «третьего мира», конечно, имеет место исход богатых в охраняемые районы в отдаленных пригородах, но гораздо важнее, что две трети обитателей мировой трущобы ютятся на городских пустошах.

TD: Вы назвали это «экзистенциальный эпицентр взрыва».

Дэвис: Да, потому что это урбанизация без городской жизни. Примером может служить эпизод с радикальной исламской группировкой, которая несколько лет назад атаковала Касабланку, – около 15-20 юных бедняков, выросших в городе, но не вписавшихся в него. Они родились на окраине, не в традиционных районах рабочих и бедноты, которые поддерживают исламский фундаментализм (однако не в нигилистской его форме), либо были вытеснены из деревни, но так и не интегрировались в городскую среду. В их трущобном мире единственное представление о сообществе или порядке распространялось через мечети, либо через исламистские организации.

Согласно одному из свидетельств, когда эти ребята атаковали город, выяснилось, что некоторые из них никогда не были в центральной его части, и это стало для меня метафорой того, что происходит по всему миру: поколения, отправленного на городскую свалку, причем не только в беднейших, наиболее диких городах.

Возьмем, к примеру, Хайдарабад, индийскую витрину высоких технологий, город, в котором живут 60 000 работников и инженеров программного обеспечения. Здесь воспроизводится калифорнийский образ жизни, стиль загородной жизни в долине Санта-Клара, здесь можно ходить в «Старбакс»... Так вот, Хайдарабад окружен бескрайними трущобами, в которых живет несколько миллионов человек. Там больше старьевщиков, нежели компьютерных инженеров. Некоторые из горожан, собирающие отходы высокотехнологичной экономики, были выброшены из тех трущоб, что поближе к центру, снесённых, чтобы освободить место для технопарков нового среднего класса.

Город-империя и город трущоб

TD: Мне представляется, что в Багдаде администрация Буша создала причудливый городской мир, который вы описываете в «Планете трущоб». В центре города – обнесенная стенами имперская «зеленая зона» со «Старбакс» и пр., а за ее пределами – столица, распадающаяся, как и огромные трущобы Садр-сити. Причем обмениваются эти два мира только вертолетами-истребителями, летящими в одну сторону, и автомобилями, начиненными взрывчаткой, идущими в другую.

Дэвис: Точно. Багдад становится примером уничтоженного публичного пространства, в котором возможность компромисса между двумя крайностями постоянно сужается. Районы совместного проживания суннитов и шиитов быстро уничтожаются, причем не только действиями американцев, но и религиозным терроризмом.

Садр-сити, называвшийся одно время Саддам-сити, восточный сектор Багдада, вырос до гротескных размеров – два миллиона бедноты, в основном, шииты. Он растет и растет, как и суннитские трущобы, но теперь уже не по вине Саддама, а из-за катастрофической политики США в отношении сельского хозяйства, в восстановление которого они почти не вложили денег. Огромные фермерские земли превратились в пустыню, а все усилия тем временем брошены, впрочем, безуспешно, на восстановление нефтяной промышленности. Проблему мог бы решить хоть какой-то баланс между периферией и центром, но американская политика только усилила эмиграцию из страны.

Конечно, «зеленые зоны» это своего рода закрытые сообщества, укрепленные замки внутри крепости. И подобные вещи происходят по всему миру. В своей книге я напрямую связываю это с ростом трущоб на периферии: средний класс отказывается от своей традиционной культуры, вкупе с проживанием в городских центрах, и отступает в изолированные миры с квази-калифорнийским образом жизни. Некоторые из них невероятным образом охраняются, это настоящие крепости. Другие больше походят на типичный американский пригород, но все они сформированы навязчивыми фантазиями об Америке, в особенности, о Калифорнии, которые транслируются телевидением по всему миру.

Так, например, нувориши в Пекине могут добраться по автостраде до закрытых районов города, имеющих названия вроде Округ Ориндж и Беверли Хиллз. Есть свой Беверли Хиллз и в Каире, там целый район оформлен в стилистике Уолта Диснея. В Джакарте то же самое – закрытые поселения, где люди живут в воображаемых Америках. И это распространяется, обнажая отсутствие корней у нового городского среднего класса по всему миру. Так зарождается и неимоверная страсть к вещам, которые показывают по телевидению. Мы видим, как архитекторы настоящего округа Ориндж создают «Округ Ориндж» вокруг Пекина. И мы видим огромную привязанность к вещам, которые средний класс по всему миру видит на телевидении и в кино.

Бедные имеют все меньше доступа к культурному и публичному городскому пространству, богатые же добровольно отказываются от него, чтобы уйти в свое особое универсальное пространство, которое почти не различается от страны к стране.

TD: Обсудим теперь другой городской проект Буша. Ведь в Новом Орлеане происходит нечто подобное?

Дэвис: Совершенно верно. К сожалению, многие богатые белые в Новом Орлеане скорее предпочитают существовать в абсолютно поддельной, диснеевской версии исторического Новом Орлеана, чем взяться за реальную задачу реконструкции города или жить с афроамериканским большинством. Представления людей об аутентичности давно потеряли всякую связь с реальностью. В книге «Экология страха» я обратил внимание на то, как студия Universal выжала из Лос-Анджелеса все его священные образы, миниатюризировала их и поместила в одно-единственное, строго охраняемое место, City Walk. И теперь визит в это место заменяет вам реальную поездку в город. Вы посещаете городской тематический парк, представляющий из себя по сути гипермаркет. Вы идете в казино, вот и все ваше приключение. Выходит так, что бедные имеют все меньше доступа к культурному и публичному городскому пространству, богатые же добровольно отказываются от него, чтобы уйти в свое особое универсальное пространство, которое почти не различается от страны к стране. Общее же пространство разваливается.

Но разница между культурными зонами и континентами по-прежнему велика. В Латинской Америке больше всего пугает градус политической поляризации, то, насколько жестко средний класс противостоит запросам бедных. Чавесу пришлось нанять кубинских докторов, поскольку мало кто из венесуэльских докторов готов работать в трущобах. На Ближнем Востоке все иначе. В Каире, например, где власть самоустранилась или слишком коррумпирована, чтобы отвечать на элементарные запросы общества, проблема решается за счет исламских профессионалов. «Братья-мусульмане» теперь руководят ассоциацией врачей, ассоциацией инженеров. В отличие от латиноамериканского среднего класса, мобилизующегося лишь для сохранения своих привилегий, «Братья-мусульмане» организуют параллельное гражданское общество, предоставляющее услуги бедным. Частично это связано с кораническими установками (десятина), но и помимо этого есть огромные отличия, серьезным образом определяющие жизнь города.

TD: Небольшое отступление. В книге, которую вы написали до «Планеты трущоб» – «Монстр у наших дверей», – рассказывается о птичьем гриппе, и по ходу нашего разговора я понял, что она тематически связана с «Планетой трущоб», поскольку тоже посвящена одному из видов планетарной трущобизации – на этот раз в сельском хозяйстве.

Дэвис: Воссоздается мир викторианской нищеты а-ля Диккенс, причем, в таком масштабе, который ужаснул бы людей той эпохи. Так что вопрос, конечно, в том, не возвращается ли одновременно и страх викторианского среднего класса перед болезнями бедноты. Первой реакцией зажиточных людей того времени на эпидемию был переезд в Хэмпстед, бегство из города, попытки изолироваться от бедных. Только когда стало понятно, что холера все равно перекидывается из трущоб в места проживания среднего класса, решили хоть немного вложиться в улучшение санитарных условий и систему общественной медицины. Сегодня, как и в 19 веке, есть иллюзия, что мы можем тем или иным образом изолировать себя, отгородиться стеной, убежать от болезней бедноты. Думаю, большинство из нас не осознает той гигантской, буквально убийственной опасности, которую несут потенциальные болезни.

Более чем двадцать лет назад ведущие исследователи инфекционных заболеваний во многих своих работах предупреждали о новых и забытых старых болезнях. Глобализация, писали они, приводит к планетарной экологической нестабильности и изменениям в экологии, которые могут нарушить баланс в отношениях людей с микробами и привести тем самым к новым тяжелым эпидемиям.

Предупреждали они и о том, что неспособность создать инфраструктуру мониторинга болезней и общественной медицины также связана с глобализацией.

В своей книге я рассмотрел связь между расширяющейся мировой трущобой, неизбежно порождающей санитарные катастрофы, и классическими условиями, благоприятствующими стремительному распространению болезни среди населения.

В своей книге я рассмотрел связь между расширяющейся мировой трущобой, неизбежно порождающей санитарные катастрофы, и классическими условиями, благоприятствующими стремительному распространению болезни среди населения. С другой стороны, я сосредоточился на том, как трансформации в отрасли скотоводства создают совершенно новые условия для появления болезней среди животных и их распространения среди людей.

Грипп – важный образчик инфекционного заболевания. Его древние корни восходят к исключительно продуктивной сельскохозяйственной системе южного Китая с ее давней тесной экологической связью между дикими и домашними птицами, свиньями и людьми. Что касается птичьего гриппа, с одной стороны, в современном мире создаются идеальные условия для его распространения, с другой – благодаря росту городов, населенных беднотой, у людей увеличивается потребность в белке, которая уже не удовлетворяется традиционными ресурсами, зато удовлетворяется мясной промышленностью.

Означает это ни что иное, как урбанизацию крупного рогатого скота. Вместо пятнадцати или двадцати цыплят в частном дворе и пары свиней на ферме речь идет уже о целом поясе птицефабрик, например, вокруг Бангкока, похожих на то, что существует в Арканзасе или северо-западной Джорджии, о миллионных поголовьях цыплят в амбарах, на птицефабриках. В природе никогда прежде не существовало такой концентрации птиц, и, как мне говорили эпидемиологи, возможно, именно она ведет к максимальной вирулентности, ускоренной эволюции болезней.

В то же время болота по всему миру доводятся до состояния упадка и осушаются – обычно для орошения плантаций, из-за чего перелетные дикие птицы вытесняются с орошаемых лугов, рисовых полей, ферм. Все это вместе – революция в области скотоводства, растущий в городах спрос на мясо, особенно на цыплят (сегодня это второй по значимости ресурс белка на планете), рост трущоб, исчезновение болот – произошло с исключительной скоростью за последние 10–15 лет, и обо всем этом нас предупреждали пару десятилетий назад эксперты по инфекционным заболеваниям. Налицо экологический дисбаланс весьма серьезной степени, который изменил экологию гриппа и условия переноса болезней от животных к людям. К тому же происходит это в момент упадка здравоохранения в большинстве городов «третьего мира». Одним из последствий структурной перестройки 80-х стала эмиграция сотен и тысяч докторов, нянечек, работников здравоохранения из Кении или Филиппин – для работы в Великобритании или Италии.

В этом и состоит формула биологической катастрофы, а птичий грипп – вторая пандемия эпохи глобализации. Сегодня очевидно, что ВИЧ/СПИД появился в том числе в связи с торговлей «ножками Буша»: жители Западной Африки были вынуждены перейти на «ножки Буша», поскольку европейские плавучие рыбозаводы выкачивали всю рыбу в Гвинейском заливе, а это основной традиционный источник белка в рационе горожан. Есть также гипотеза, с большим количеством косвенных доказательств, что ВИЧ, возможно, достиг критической массы в Киншасе (Конго), огромном городе, на примере которого лучше всего видно, что происходит, когда власть ослабевает или самоустраняется.

Кроме ВИЧ и птичьего гриппа, есть атипичная пневмония – еще одно заболевание, которое возникло из-за торговли «ножками Буша», на этот раз в городах южного Китая, и распространилось по миру с пугающей скоростью. Таково будущее болезней...

TD: ...и трущобизации.

Дэвис: Да, болезней в мире трущоб. То есть распространение птичьего гриппа среди человечества почти неизбежно – при существующем сочетании глобальных трущоб и масштабных сдвигов в экологии людей и животных. Впрочем, есть кое-что еще более опасное, чем угрозы вроде птичьего гриппа. Это реакция на них – немедленное создание щита из вакцин и антивирусов, исключительное внимание к защите здоровья населения в горстке богатых стран, которые, кроме того, монополизировали производство необходимых лекарств. Другими словами, это практически осознанный отказ от решения проблем бедноты, отказ бесповоротный. Если бы птичий грипп появился не в этом году, а пять лет назад, разница была бы в степени защищенности жителей США, Германии, Англии. А бедные были бы в том же положении, особенно африканцы, которые в большей степени являются группой риска, поскольку ВИЧ-холокост создает популяцию, максимально уязвимую для других инфекций.

TD: Это один из возможных видов обмена между имперским городом и городом трущоб. Настолько же опасен обмен насилием, наши войны с террором, наркотиками и т.д. Если вспомнить Вьетнам, а затем Ирак, станет ясно, что в анналах современной войны джунгли вполне буквально превращаются в города-трущобы.

Дэвис: Не стоит преуменьшать взрывоопасности социальных противоречий, которые по-прежнему сохранились за пределами городов, но очевидно, что партизанские войны, восстания против мировой системы в будущем будут происходить в городах. Никто не осознал этот факт настолько ясно, как Пентагон, и никто настолько решительно не попытался противостоять его практическим последствиям. Пентагоновские стратеги значительно опередили геополитиков и традиционных международных игроков в понимании важности мира трущоб...

TD: ...и глобального потепления.

Дэвис: Да, поскольку они осознают заключенный в них потенциал нестабильности, а, возможно, представляют, насколько выгодны для них те или иные сдвиги в балансе сил, вызванные трущобизацией.

За последние несколько лет США продемонстрировали исключительную способность разрушать иерархическую организацию современного города, атаковать его ключевую инфраструктуру, подрывать телевизионные станции, уничтожать трубопроводы и мосты. Для всего этого используются радиоуправляемые бомбы, однако Пентагон обнаружил, что такая технология неприменима к трущобной периферии, к лабиринту, отсутствующему на карте, к малоизученным частям города с почти полным отсутствием иерархии и централизованной инфраструктуры, как и высотных зданий. Существует чрезвычайно любопытная военная литература, рассказывающая о том, как Пентагон понимает новый ландшафт нашего века, формируемый им сегодня в трущобах Карачи, Порт-о-Пренс, в Багдаде. На этом очень сильно замешан опыт Могадишо [11], опыт, ставший большой неожиданностью для США, и показавший, что традиционные методы ведения городской войны не работают в городе трущоб.

TD: ...Тем не менее, никто не упоминает о том, что одновременно с убийством небольшого количество американских солдат на улицах Могадишо, вызвавшего шок, погибло неизвестно сколько, но очень много сомалийцев, видимо, сотни...

Дэвис: Что ж, можно устроить гигантскую резню; можно убить тысячи людей. Но вряд ли вы способны хирургически удалить ключевые узлы, поскольку их скорее всего не существует; ведь вы имеете дело вовсе не с иерархической пространственной системой, да и не с иерархической организацией в целом. Не уверен, что это понимает Совет национальной безопасности, но многие военные мыслители понимают наверняка. Почитав, например, исследования, сделанные Армейским военным колледжем, вы обнаружите совсем другую геополитику, чем та, которой занимается администрация Буша. Те, кто планирует войну, не придают особого значения «оси зла» или будто бы все объясняющим конспиративным теориям, а делают акцент на ландшафте – расползающихся трущобах периферии и на том, какие возможности захвата сфер влияния они предоставляют гремучей смеси противников – наркобаронов, членов «Аль-Каиды», революционным организациям, религиозным группам. В результате теоретики Пентагона изучают архитектуру и теорию городского планирования. Они используют географическую информационную систему и спутники, чтобы заполнить пробелы в знаниях, поскольку правительство обычно знает очень мало о своей собственной периферии, застроенной трущобами.

Вопрос обмена насилием между городом трущоб и имперским центром связан с другим, более глубоким вопросом – вопросом о субъекте изменений.

Вопрос обмена насилием между городом трущоб и имперским центром связан с другим, более глубоким вопросом – вопросом о субъекте изменений. Каким образом то очень большое меньшинство человечества, что живет сегодня в городах, но изгнано из формальной мировой экономики, обретет свое будущее? Какова его роль в истории? Традиционный рабочий класс – как отмечал Маркс в Коммунистическом манифесте – был классом революционным по двум причинам: во-первых, у него не было места в существующем порядке, во-вторых, он был централизован процессом современного промышленного производства. Он обладал огромным потенциалом социальной силы для организации забастовки, прекращения производства, взятия власти на фабриках.

Теперь у нас есть неформальный рабочий класс, не имеющий своего стратегического места в производстве, в экономике, но обнаруживший, однако, новую социальную силу – способность разрушать города, подвергать их ударам, в диапазоне от креативного ненасилия в боливийском Эль-Альто, огромном близнеце Ла-Паса, где местные жители регулярно баррикадируют дорогу к аэропорту или перекрывают транспорт, чтобы заявить о своих требованиях, до уже повсеместного использования националистами и фундаменталистами машин, начиненных взрывчаткой для ударов по местам проживания среднего класса, финансовым кварталам, даже «зеленым зонам». Я думаю, идет глобальное экспериментирование, попытки понять, каким образом использовать силу разрушения.

TD: Подозреваю, что важнейшая из разрушительных способностей – это способность разрушать глобальные энергетические потоки. Люди без денег, с минимумом технологий способны делать это на всей протяженности никем не охраняемого нефтепровода.

Дэвис: Да, элементы этой стратегии уже налицо. Только в прошлом месяце была попытка подорвать с помощью машины крупный нефтепровод в Саудовской Аравии, произошел также первый подрыв с помощью машины в дельте Нигера в Нигерии. Никто не пострадал, но, конечно, ставки были подняты.

TD: Вы заканчиваете «Планету трущоб» следующим комментарием: «Коль скоро империя может вводить в действие оруэлловские технологии репрессии, на стороне ее изгнанников – боги хаоса».

Дэвис: Хаос ведь не всегда во зло. Худший сценарий – это когда люди подавлены. Когда они живут в постоянной ссылке. Когда происходит скрытая сортировка человечества. Люди обречены на смерть и забвение, в том смысле, в котором мы забываем о жертвах ВИЧ-холокоста или проявляем равнодушие к голодающим.

Когда такое большое количество людей борется за рабочие места и пространство, очевидным способом контролировать их остаются фигуры крестных отцов, главарей банд, этнических лидеров, действующих по принципу этнического, религиозного или расового исключения.

Весь остальной мир явно нуждается в встряске, пока же беднота из трущоб экспериментирует с огромным разнообразием идеологий, платформ, способов извлекать пользу из хаоса – от почти апокалиптических атак на современность до авангардных попыток изобрести новые типы современности, новые виды социальных движений. Но одна из фундаментальных проблем состоит в следующем: когда такое большое количество людей борется за рабочие места и пространство, очевидным способом контролировать их остаются фигуры крестных отцов, главарей банд, этнических лидеров, действующих по принципу этнического, религиозного или расового исключения. Это приводит к появлению продолжительных, почти бесконечных войн между самими бедными. В одном и том же нищем городе вы обнаружите многообразие противоречивых тенденций: одни живут Святым духом, другие присоединяются к уличным бандам, вступают в радикальные общественные организации, попадают в лапы сектантов или политиков-популистов.

TD: И последнее замечание: вас часто воспринимают предвестником конца света, пророке неизбежной катастрофы, но почти во всем, что вы пишете, речь идет на самом деле лишь об ответственности человека за катастрофу, о том, как мы отказываемся ладить с реальностью нашего мира. Поэтому, на мой взгляд, ваши работы всегда дают нечто полезное, а также надежду. В конце концов, если люди сами во всем виноваты, то очевидно, что они сами могут и изменить ситуацию, начать вести себя иначе.

Дэвис: Что ж, моя обязанность в том, чтобы максимально трезво и честно оценивать свои убеждения, идеи, которые я вынужден отделять от собственных исследований, наблюдений и своего ограниченного жизненного опыта. Но я не чувствую обязанности подслащать все это пилюлями так называемого оптимизма. Кто-то однажды обвинил «Экологию страха» в почти эротическом наслаждении апокалипсисом, и для меня это сигнал того, что книга либо плохо написана, либо плохо прочитана, поскольку, например, в главе о литературе апокалипсиса в Лос-Анджелесе я поясняю, что наслаждение апокалипсисом близко к своеобразному расистскому вуайеризму.

Но, в конце концов, важно помнить истинное значение апокалипсиса в авраамических религиях, которое состоит в том, что в конце времен, в конце истории раскрывается реальный текст истории, реальный нарратив, а не тот, что написан господствующими классами, писцами власти. Это история, написанная снизу. Вот почему я всегда всерьез интересовался религиями угнетенных, вот почему я уделяю большое внимание – и некоторые считают, что напрасно, – феноменам вроде пятидесятничества.

TD: Итак, наше коллективное будущее это скорее всего путь разрушения?

Дэвис: Город это наш ковчег, в котором мы можем пережить экологический хаос нового столетия. Подлинно современные города – наиболее экологически эффективная из доступных нам форм сосуществования с природой, обеспечивающая общественное богатство вместо частного и семейного потребления. Именно города могут дать кажущийся невозможным сегодня баланс между экологической устойчивостью и стандартами достойной жизни. Какой бы огромной ни была ваша библиотека или бассейн, они все равно будут меньше, чем Нью-йоркская публичная библиотека или большой общественный бассейн. Ни частный особняк, ни какой-нибудь Сан-Симеон в Калифорнии никогда не станут Центральным парком или Бродвеем.

Одна из основных проблем, однако, состоит в следующем: мы строим города, лишенные городских качеств. Например, городами бедноты поглощаются естественные пространства и бассейны рек, которые необходимы для функционирования городов как экологических систем, для их экологической устойчивости, и поглощение это происходит как из-за разрушительных частных спекуляций, так и из-за всепроникающей нищеты. По всему миру жизненно важные водные артерии и зеленые пространства, которые необходимы городам, чтобы функционировать экологически и быть именно городами, урбанизируются нищетой и спекулятивным частным строительством. В результате городам бедноты все больше угрожают бедствия, пандемии и катастрофическая нехватка ресурсов, в частности, воды.

Самым важным шагом в приспособлении к глобальным экологическим изменениям было бы инвестирование, причем массированное, в социальную и физическую инфраструктуру городов, и тем самым в трудоустройство десятков миллионов молодых бедняков.

Напротив, самым важным шагом в приспособлении к глобальным экологическим изменениям было бы инвестирование, причем массированное, в социальную и физическую инфраструктуру городов, и тем самым в трудоустройство десятков миллионов молодых бедняков. Мы не должны недооценивать тот факт, что Джейн Джейкобс [12], которая так четко поняла, что богатство наций порождается городами, а не нациями, посвятила свою последнюю провидческую книгу угрозе наступления тёмных времён.

Оригинал опубликован в журнале Tomdispatch.

Перевод Александра Коземаслова и Никиты Миронова.

[1] mcMansion – пейоратив, которым в США обозначают помпезные одинаковые особняки за пределами города. Mansion – усадьба, приставка «мак» намекает на их массовый характер. [2] Товарищ! Работай и борись за революцию! – исп. [3] SDS – американские новые левые, расцвет деятельности которых пришелся на 60-е годы. [4] Индустриальные рабочие мира – легендарная профсоюзная организация, основанная в 1905 в Чикаго. [5] Массовые выступления, начавшиеся после вынесения оправдательного приговора полицейским, жестоко избившим чернокожего Родни Кинга за сопротивление при аресте на дороге (Прим. ред.) [6] Эль-Ниньо – колебание температуры поверхностного слоя воды в экваториальной части Тихого океана, имеющее заметное влияние на климат (Прим. ред.) [7] Генри Мэйхью (1812-1887), английский журналист и социальный исследователь. [8] Чарльз Бут (1840-1916), английский предприниматель, социолог, филантроп. [9] Джейкоб Риис (1849-1914), журналист, фотограф, изображавший жизнь нью-йоркских низов. [10] Концепция пригородного строительства, реализованная в США после Второй Мировой войны компанией Levitt & Sons. [11] Произошедшее в 1993 году столкновение спецназа США с силами Сомалийского национального альянса (Прим. ред.) [12] Джейн Джейкобс (1916-2006) – канадско-американская писательница, активистка, теоретик городского планирования и одна из основоположниц движения нового урбанизма